После войны Вэш и остальные старейшины попытались спасти его, отрезав наиболее опасные части его личности и поместив их в тело двадцатидвухлетнего видящего по имени Нензи. Когда Ревик убил мальчика в Вашингтоне, те части его aleimi, или живого света, вернулись в изначальное тело.
А ещё они практически убили мужчину, которого я любила.
В данный момент оставалось лишь гадать, могли ли более стабильные части Ревика контролировать всё остальное, и если да, то в какой степени. Это вопрос, на который все в Семёрке пытались ответить после фиаско в Вашингтоне. Однако Вэш предупреждал меня, что более агрессивные стороны Ревика всегда доминировали.
Последовав за ним в номер пентхауса, я осознала, что всё ещё не знала ответа на этот вопрос. Я также осознала, что веду себя в высшей степени безрассудно. Я буквально видела это в глазах Балидора.
Однако я не могла заставить себя переживать по этому поводу, даже сейчас.
Комната по другую сторону двери пустовала — как минимум, людей здесь не было.
Дорогая с виду меблировка создавала в номере тёплую, но почти антикварную обстановку. Я видела шампанское, стоявшее в серебряном ведёрке со льдом возле разожжённого камина. Камин располагался у дальней стены, выполненный из темно-красного камня, который контрастировал с бледно-голубыми шторами и ковром цвета пыльной розы. Диваны из воловьей кожи стояли по обе стороны узорчатого ковра, постеленного перед очагом. Большие окна, выходившие на ночные огни старого Нью-Дели, занимали большую часть задней стены.
Посмотрев на шампанское, я ощутила, как сжимаю челюсти.
Я посмотрела на Ревика, но он стоял спиной ко мне. Я перевела хмурый взгляд на камин и свечи, горевшие на низком столике.
— Что это такое? — спросила я. Услышав, как за мной закрылась дверь в коридор, я показала на шампанское и свечи. — Учитывая всё происходящее, ты же не можешь серьёзно предлагать такое. Это шутка, что ли? Потому что мне не смешно.
Когда я повернулась, он стоял прямо за мной.
Прежде чем я успела отодвинуться, его рука обвила мою талию. Он прижал меня к себе, прильнув всем телом. Я отреагировала на контакт прежде, чем мой разум включился в работу — или хотя бы сформировал вразумительную причину, почему мне не стоит позволять ему такое.
Мой свет открылся так же быстро; я ощутила, как связывающая нас штука влечёт меня как наркотик.
Я приготовилась к поцелую, но он лишь смотрел на меня, его глаза любовались моим телом в изумрудном платье. Он не скрывал своего одобрения.
Я осознала, что реагирую и на его пристальный взгляд.
Лучшее, что я могла поделать — это отвести глаза.
— Ты хотя бы с пистолетом расстанешься? — спросил он.
Посмотрев вниз на свою руку, я увидела, что всё ещё держу оружие. После кратчайшей паузы я разжала пальцы, позволив пистолету упасть на ковёр. Оружие всё равно для меня бесполезно. Существовала высокая вероятность, что если я убью его, то умру сама.
И я не готова его убить. Возможно, я никогда не буду готова его убить.
Ревик продолжал всматриваться в мои глаза.
После небольшой паузы он покачал головой, тихо щёлкнув языком.
— Так что это за дерьмо с расставанием? — лёгкий немецкий акцент всё ещё звучал в его английском. Он привлёк меня ещё ближе, и я почувствовала, как он твердеет. — Ты пытаешься задеть мои чувства? Или ты просто злишься, что мне понадобилось так много времени, чтобы явиться за тобой?
Я покачала головой, поначалу просто не в состоянии ему ответить.
Я ощутила, как его взгляд становится более пристальным.
— Ты собираешься со мной разговаривать?
— Ревик, — я поджала губы, стараясь привести мысли в порядок. — Что ты здесь делаешь?
Он замер на мгновение.
Я чувствовала, как он пристально смотрит на меня. Я ощущала, как он хмурится, наблюдая, как я избегаю его взгляда.
Затем, безо всякого предупреждения, всё изменилось.
Он открыл свой свет.
В этот раз я издала тихий всхлип. Он превратился в полный боли стон, когда я вцепилась в его рубашку и закрыла глаза. Он не деликатничал; он не пытался уговорить меня открыться в ответ. Его свет вторгся в меня, притягивая с такой интенсивностью, которая затмевала любые потуги здравого смысла. Мои конечности, мой свет, даже мой разум утратил всякую способность сопротивляться. Я чувствовала, что на него это оказывает такой же эффект — а затем его боль сразу же усилилась до такой степени, что я едва узнавала его свет.
Он ушёл в ту депривацию, которую я мельком замечала в мальчике, но никогда во взрослом Ревике.