– Моего коллекционера не интересует вторая картина.
– Верится с трудом. Если он такой, каким вы его описывали, то ничто не доставит ему большее наслаждение, чем приобрести два шедевра в процессе одной незаконной сделки.
– Кто может познать непостижимый разум непристойно богатых? Фицджеральд прав: они отличаются от обычных людей – от вас и меня.
– Конечно, отличаются – они платят меньше налогов. Но немного настораживает то, что вы не спросили о второй картине. Словно ваш коллекционер уже знал, что Чарли доступен только Рембрандт. Как он узнал об этом?
– Как он узнал, меня не касается.
– А как вы догадались, что нужно связаться с Ральфом и Джоуи, когда решили, что не договорились со мной? Почему вы выбрали именно их?
– Они старые друзья Чарли.
– Но они были больше чем друзьями, не так ли? Они хотели получить долю с картины, и вы об этом знали. И каким-то образом узнали также о моем отце.
– К чему вы клоните?
– Мне кажется, вы работаете на того, кто участвовал в происшествии, имевшем место тридцать лет назад. Мне кажется, вы работаете на человека, которому наплевать на картину, – он просто хочет купить молчание. И не только Чарли, но и остальных. Ральфа он уже с вашей помощью заставил замолчать. Такая же участь ждет и Джоуи, если вам удастся встретиться с ним лично.
Лав насмешливо зааплодировал:
– Ну разве вы не смышленый мальчик? Довольно остроумная версия, если исключить, что она полностью и чудовищно неверна. Если бы я убил Ральфа, его смерь быстро списали бы на самоубийство, можете мне поверить. Что касается того, что картина не важна для моего клиента, это ложь, ложь и еще раз ложь. Уверяю: все, что мне нужно, – это приобрести Рембрандта. Мне платят только на этих условиях, и я намерен получить свои деньги. И наконец, по поводу предположения, что основной целью моего клиента является молчание свидетелей. Мне неизвестны его истинные намерения, но позвольте спросить: зачем ему это? Я не адвокат, но знаю, что срок давности по этому ограблению истек. Зачем губить человеческие жизни, если история уже закончилась?
Из кармана пиджака я вынул фотографию и бросил ему. Он поднял ее, посмотрел, прищурившись.
– Никогда не любил детей.
– Ее зовут Шанталь Эдер. Это снимок тридцатилетней давности. Она исчезла одновременно с картиной Рембрандта. С тех пор от нее ни слуху ни духу.
Он опять посмотрел на фотографию, закусил нижнюю губу, пытаясь понять, что мне нужно.
– Именно историю с девочкой не хочет предавать огласке ваш клиент, – сказал я.
– Она мертва?
– Возможно. А может быть, ее незаконно удерживают, как украденную картину. Держат где-нибудь взаперти, изредка навещают. Кто знает.
– И вы намерены заняться ее поисками, я правильно понял?
– Правильно.
– И будете искать ее до тех пор, пока вам не заплатят хорошие деньги.
– На свете нет таких денег.
– Хорошие деньги всегда есть и будут, Виктор, и вы это должны знать.
– Не думаю, – ответил я, развязал галстук и начал расстегивать рубашку.
Глаза Лавендера Хилла метнулись в сторону бара, чтобы проверить, не наблюдают ли за нами, потом он наклонился ко мне. Он смотрел, как каждая пуговка выскальзывает из петли. Увидев татуировку, он широко открыл глаза, прочитал имя и расплылся в улыбке:
– Вот это сюрприз!
– Почему бы нам с вами не договориться, Лав?
– О да, конечно. – Он с удовольствием потер руки. – Я как раз гадал, когда же мы приступим к нашим деликатным переговорам. По-моему, мы одинаково мыслим. Я почувствовал это с самого начала. Итак, Виктор, каковы ваши условия?
– Я передам ваше предложение миссис Калакос – это все, что я могу сделать. Она достаточно умна, чтобы понять выгоду сделки, и достаточно независима, чтобы при любом исходе принять собственное решение.
– Прекрасно. Вы приведете Чарлза с картиной ко мне, если соглашение в конце концов будет достигнуто.
– Я могу отвести его с картиной только в полицию.
– Я ему не верю. Почему-то я больше доверяю вам. Если мы достигнем соглашения, вы гарантируете, что картина попадет ко мне. И разумеется, тем самым вы защитите своего клиента от моих смертоносных замыслов.
Я немного подумал. Как бы Чарли ни решил распорядиться картиной, понял я, мне придется быть участником событий. Шансы Чарли получить пулю в голову были примерно равны шансам остаться в живых и получить деньги. Я обещал миссис Калакос, что доставлю его домой в целости и сохранности, и не мог изменять своему слову – отчасти потому, что боялся ее, а отчасти из-за семейных обязательств.
– Ладно, – сказал я. – Если он решит, я помогу осуществить передачу имущества, но только в целях защиты Чарли.
– Великолепно. А что попросите взамен?
– Вы немедленно пойдете к своему клиенту и передадите ему сообщение от меня.
– Каким же будет это сообщение, Виктор?
– Вы скажете, что я приду за ним.
Лавендер Хилл на мгновение склонил голову набок, а потом громко захохотал. В его смехе звучало и предупреждение и настоящий восторг, он был настолько громким, что мог привлечь внимание, но, казалось, Хилла это не беспокоило. В конце концов хохот стих, но осталась улыбка на лице. Он покачал головой, словно я был шаловливым мальчиком, а он снисходительным педагогом.
– Я в вас полностью ошибся, – сказал Лавендер Хилл. – Все-таки вы любитель подраться.
Глава 45
Семейный суд – это последний бастион вежливых отношений, где отцы и матери борются за опекунство над несовершеннолетними детьми. Конечно, ведь и в хоккей играют очень деликатные люди с великолепными зубами.
Мы сидели в семейном суде, убивая время в ожидании, когда появится судья Систин. Большая часть времени адвоката уходит на такие проволочки, и это меня вполне устраивает. В тот день свидетельские показания должен был давать Брэдли Хьюитт.
Бет воспользовалась несколькими днями, которые предоставила нам судья Систин, чтобы собрать массу благожелательных отзывов о реабилитации Терезы, о ее новой работе, новом доме, новой жизни. Мы достаточно убедительно доказали, что для Белль будет полезно проводить часть времени с матерью. Но судье придется решать более простой вопрос: сумеет ли Тереза заботиться о дочери, послужит ли совместное опекунство интересам Белль. Брэдли Хьюитт с прекрасными манерами, красиво одетый, имеющий роскошный дом и высокооплачиваемую работу, наверняка разыграет убедительный спектакль. И честно говоря, я не знал, как доказать, что совместное опекунство будет лучшим решением для ребенка. Но у меня был план, и в него входила пустая трата времени.
Брэдли Хьюитт, самоуверенный и самодовольный, сидел рядом со своим адвокатом, Артуром Галликсеном. Его свита в форменных темных костюмах расселась на скамье позади хозяина. Галликсен адресовал мне победную улыбку как раз в тот момент, когда двери зала открылись.
Мы повернулись и посмотрели на вошедшую. Это была Дженна Хатэуэй.
Я взглянул на Галликсена. На его лице застыло озадаченное выражение. Я бы с удовольствием рассказал ему о Дженне Хатэуэй, но заранее выяснил, что он с ней знаком. У него был клиент из старого уважаемого рода, принадлежащий к высшему обществу, который скрывал активы не только от жены, что само по себе плохо, но и от Налоговой службы США. Дженна Хатэуэй налетела, как ангел мщения, и усадила его в федеральную тюрьму в Моргантауне на полные семь лет. Галликсен гадал, что могло означать появление Дженны, а я встал и подошел к ней.
– Спасибо, что пришли, – тихо сказал я.
– Вы уверены, что это подходящее место для разговора? – спросила она.
– Вполне. Судья вечно занята срочными делами по социальной защите детей. Это дело откладывалось столько раз, что мне уже надоело. Вы прочитали соглашение о взаимодействии?