— Верёвку, — крикнул ленсман, увидав кровь. — Бегите кто-нибудь скорее за верёвкой. Его нужно связать.
— Сколько вас? — спросил непобедимый Ульрих.
И трое рыбаков снова покатились со смеху. В это время на дороге показался длинный Роландсен; он шёл медленно, раскачиваясь, с посоловелыми глазами. Он совершал свой обычный обход вдоль дороги. Он поклонился ленсману и остановился.
— Вот Роландсен! — воскликнул Ульрих. — Эй, молодцы, не хотите ли взглянуть на Роландсена!
Ленсман сказал:
— Он окончательно рехнулся. Он только что избил до крови одного, но теперь мы его свяжем.
— Свяжем?
Ленсман утвердительно кивнул головой:
— Да, я не могу выносить этого больше.
— Это пустяки, — сказал Роландсен. — К чему вам связывать его? Позвольте мне только с ним поговорить.
Ульрих подошёл, злобно поклонился ему и ударил его. Он почувствовал, что наткнулся на что-то крепкое и отскочил назад, продолжая кричать:
— Здравствуй, телеграфист Роландсен! Я приветствую тебя твоим полным титулом, чтобы ты знал кто ты такой.
Но из этого ничего не вышло. Роландсен отнюдь не хотел избежать потасовки и только досадовал на то, что замешкался и не тотчас же возвратил ему удар; теперь он должен был начинать первый.
Они кричали, ругались и хвастались на своём пьяном наречии.
— Попробуй только подступиться, — кричал один.
— Я тебя хорошо одолею, — отвечал другой.
— Ладно, подходи, теперь самое что ни на есть подходящее время, я тебе покажу, — кричал ему противник.
А стоявшая вокруг толпа находила, что оба говорят очень складно.
Но ленсман замечал, что телеграфиста всё больше разбирала ярость, вместе с тем он был доволен и ругался, улыбаясь. Тем временем Ульрих хватил телеграфиста под нос. Роландсен пришёл от этого в восторг и вцепился в куртку противника. Но он ошибся — куртка не выдержала; разве можно было хвататься за куртку? Он бросился за ним, сделав несколько прыжков, скрежеща зубами от удовольствия. И это имело большие последствия. Роландсен понял специальность своего противника, когда тот наносил удар в голову. Но Роландсен мастерски владел другим приёмом.
Долгий основательный удар ладонью по челюсти, он попадает как раз сбоку; от этого в голове происходит сильное сотрясение, всё идёт кругом, и человек падает на землю. От этого не бывает никаких повреждений и не появляется крови, только разве она немного выступит из носа и рта. Человек на некоторое время остаётся неподвижным. Вдруг длинный Ульрих отлетел и свалился далеко на дороге. Ноги у него подкосились, он почувствовал головокружение. Роландсен прекрасно знал язык борцов и сказал:
— Теперь следующий!
По-видимому, он был очень доволен и не чувствовал, что у него разорвался ворот рубашки.
А следующими были два товарища Ульриха. Они уже больше не держались от смеха за животы, а стояли изумлённые и присмиревшие.
— Вы ведь просто дети, — закричал им Роландсен. — Я могу вас сокрушить.
Ленсман старался их образумить и уговаривал подобрать своего товарища и отвести его в лодку, в безопасное место.
— Я должен вас поблагодарить, обратился он к Роландсену. Но Роландсену не понравилось, что все трое ушли. Когда он завидел их идущих по дороге, он закричал им вдогонку;
— Приходите опять завтра вечером. Разбейте на станции стекло, и я пойму в чём дело. Эх!
Он по обыкновению много хорохорился, болтал и хвастался, но зрители стали расходиться. Вдруг к Роландсену подходит дама. Она сморит на него блестящими глазами и протягивает ему руку. Это пасторша. Она тоже всё время присутствовала при драке.
— Это было великолепно, — сказала она. — Он этого не забудет.
Она видела, что у него разорвалась рубашка на груди. На его шее было точно коричневое кольцо от загара, а далее виднелась голая белая кожа. Он закрыл рубашку и поклонился. Ему было приятно, что пасторша, на глазах у всех заговорила с ним. И победитель страшно важничал. Он находит возможным немного побеседовать по-дружески с этим ребёнком. Бедная женщина, на ней были очень изношенные башМакки, которых долго не проносишь; должно быть, о ней не очень заботились.
— Не злоупотребляйте такими глазами, смотря на меня, сказал он.
Она вспыхнула от этих слов.
Он спросил:
— Вы, наверное, скучаете по городу?
— О, нет, — отвечала пасторша. — Здесь тоже хорошо. Послушайте, не хотите ли вы пойти вместе со мной и посидеть у нас сегодня?
Он поблагодарил, но отказался, он не мог быть — его служба не отличала воскресенья от понедельника.
— Но очень вам благодарен. В одном отношении я завидую пастору из-за вас,
— Что?
— Да. Я весьма почтителен, но всё-таки я определённо завидую ему из-за вас.
Так вот оно и сказано! Вообще, если дело шло о веселье, то Роландсен был для этого самым подходящим человеком.
— Да вы балагур, — отвечала она, придя в себя.
А Роландсен, возвращаясь домой, находит, что у него был сегодня великолепный день. Под влиянием своего восторженного состояния и сознания своей победы, он стал задумываться над тем, что жена пастора так много обращает на него внимания. Он был очень хитёр и лукав: она могла отказать от места йомфру ван Лоос и порвать его тяжёлую цепь. Он не мог этого требовать прямо, но ведь есть и другие способы. Кто знает, может быть, она окажет ему эту услугу, если они станут друзьями?
VIII
Пастор и его жена были ночью разбужены пением. До сих пор ещё никогда не случалось ничего подобного. Песня несётся снизу, со двора, солнце светит над миром, чайки проснулись: три часа.
— Мне кажется, будто я слышу пение, — сказал пастор жене.
— Да, это здесь, под моим окном, — отвечает она. Она прислушивается, она прекрасно узнаёт дикий голос Роландсена и слышит там, внизу, его игру на гитаре. Однако, он слишком дерзок, как раз под её окном он распевает о своей милой. Пасторша вспыхнула от волнения. Пастор подошёл и взглянул.
— Я вижу телеграфиста Роландсена, — сказал он, нахмурившись. — На днях он купил полбочонка. Это просто позор.
Но пасторша не была расположена так мрачно смотреть на это маленькое происшествие. Этот восхитительный телеграфист мог драться, как крючник, и петь, как юноша, обладающий божественным даром; он вносил в их тихую однообразную жизнь много развлечения.
— Да это просто серенада, — сказала она, смеясь.
— Которую ты не должна принимать. Но впрочем, что ты сама-то об этом думаешь?
Ах, вечно нужно было на что-нибудь ворчать! Она отвечала:
— Ну, это ничуть не важно. С его стороны это просто маленькое развлечение!
Но добрейшая фру решила про себя, что она никогда больше не будет строить ему глазки и увлекать его на разные безумства.
— Да он не в шутку налаживает ещё другую песню, — восклицает пастор. Потом он подходит к самому окну, стучит по стеклу. Роландсен взглядывает наверх. Там стоит пастор своей собственной персоной. Песня смолкла. Роландсен очень смутился, остановился в остолбенении и затем пошёл с усадьбы. Пастор сказал:
— Ну, теперь я его изгнал отсюда!
Пастор был очень доволен, что достиг этого одним своим появлением.
— А завтра же он получит от меня письмо, — сказал он. — Он ведёт такую безобразную жизнь, что я уже давно имел его в виду.
— Не лучше ли мне самой сказать ему, что мы не хотим слышать по ночам его пения?
Пастор не обратил никакого внимания на предложение жены.
— А затем я пойду к нему и поговорю с ним! — многозначительно сказал пастор. Как будто от того, что он сам отправится к Роландсену, произойдёт что-нибудь очень важное.
Он вернулся в свою комнату, лёг и задумался. Он вовсе не намеревается щадить этого легкомысленного балагура, который так важничает и между тем баламутит всю деревню своим свободным образом жизни. Пастор не делал различия между своими прихожанами, он писал как одному, так и другому, без разбора и всех заставлял уважать себя. Надо было просветить эту тёмную общину.