Шкаф был огромен. Держа кеды в руках, я затаился в самой глубине, между чьей-то древней колючей шубой и зимним пальто.
– Дочка, это я, – послышался голос. – У нас все в порядке?
– Все хорошо, мама.
Послышались шаги. Щелкнул бесполезный выключатель. Еще раз и еще.
– Ты знаешь, дочь, у нас перегорела лампочка! Хорошая советская лампочка! Неужели придется покупать эту современную дрянь?
Голос был как у всех старых училок – и даже хуже. Кажется, говорившей было все равно, слушают ее или нет.
Выходить мне совсем не хотелось.
– Новые лампочки более экономичные, мама, – донеслось из комнаты.
Половицы проскрипели рядом со мной. Кажется, мать снимала уличный плащ.
– В новых лампочках масса вредных веществ. Они загрязняют окружающую среду. Кстати, почему у нас открыт шкаф? Я помню, что он был заперт. Я же лично захлопнула дверцу перед уходом.
Я замер. Шубы и пальто зашевелились, и в шкафу стало теснее. Плащ повис прямо перед моим носом. Я мало знал о вредных веществах, но в этом шкафу воняло какой-то адской химией. Больше всего на свете мне хотелось чихнуть.
– Шкаф открыт потому, что я проветривала твою шубу, – сказала девушка, и я удивился и обрадовался. – Хорошо бы упрятать ее в полиэтиленовый мешок. Зима-то кончилась.
– Ты у меня помощница, – успокоилась мать. – Может быть, займемся прямо сейчас, пока не забыли?
Я перестал дышать.
– Нет, мама. Сделаем это после обеда. Очень хочется кушать.
– Хорошо, – ответила мать. – Только перестань говорить слово «кушать». Это не слишком культурно, когда имеешь в виду себя. Надо говорить: я… хочу… есть!
Тут она с недюжинной силой захлопнула дверцу шкафа. А потом повернула ключик в замке.
От неожиданности я все же чихнул – прямо в этот вонючий плащ. Учительница ничего не заметила. Продолжая что-то говорить, она проследовала вдаль по коридору – на кухню.
Несколько минут я сидел в тесноте, темноте и духоте. Потом толкнул дверь плечом. Дверь не поддавалась.
Я нахмурился.
Наверно, нужно было просто позвонить. Прямо из шкафа. Но тогда у девушки возникли бы серьезные неприятности. А мне не хотелось, чтобы ее вздорная мамаша учинила допрос.
С другой стороны, разве это мои проблемы? – думал я. Она даже не сказала, как ее зовут. Или я не спросил?
Мне было жарко. В ушах шумело. Перед глазами вертелись какие-то оранжевые круги. Наверно, химия уже действовала.
Я достал телефон и включил фонарик. Темнота обрела форму: оказывается, я удачно поместился между кошмарной бурой шубой (в ней хорошо впадать в спячку, подумал я) и длинным пальто из прошлого века. Над моей головой на длинной деревянной штанге висели пустые деревянные плечики, похожие на чьи-то хорошо высушенные ребра. Я посветил фонариком в глубину и рассмотрел стенку из темных, плотно пригнанных друг к другу дощечек. Этому шкафу было, наверно, лет сто.
Я протянул руку и уперся в стену. Нет, выход в другой мир не хотел открываться.
Зато дверца шкафа с легким скрипом распахнулась.
– Вы здесь? – вполголоса спросила девушка. – Выходите… только тихо…
Я не заставил себя упрашивать.
– Вы уже поняли, – сказала она негромко. – Это не портал. Просто старый душный шкаф. И принцессы из меня не вышло.
Я стоял в полутьме на холодном полу и смотрел на нее. Я силился понять, шутит ли она.
– А теперь идите.
Я пошевелил пальцами ног – в носках.
– Кеды там остались.
Она приоткрыла дверцу, нагнулась и извлекла мои кеды – сразу оба. Я поскорее взял их в руки, боясь снова потерять. А она вдруг снова задержала мою руку в своей. И легонько провела пальцами вверх, до запястья. Было приятно.
– Все равно спасибо вам, – сказала она. – Страшно даже представить, что было бы, если…
Вдалеке хлопнула дверь, и послышался голос матери – непривычно ласковый:
– Танечка! Иди уже мыть руки и кушать!
– Меня зовут, – сказала Таня.
– А меня зовут… Денис. Денис Брусникин.
– Очень приятно… только поспешите. Если я не отзываюсь, мама приходит за мной. Она очень беспокоится. Я открою вам дверь, вы сами не справитесь с этим замком…
Вот так, в носках и с кедами под мышкой, я стоял на залитой солнцем лестничной площадке, на холодных кафельных плитках. Плитки были старинные, белые, разделенные по углам крохотными синими ромбиками.
На часах было лишь полвторого. Как же много событий уместилось в шестьдесят минут, подумал я.
В задумчивости я достал из кармана деньги. Пересчитал. Спрятал получше.