— Так все рабочие говорят.
Очевидно, от Ленина не укрылись симпатии наших комсомольцев к Маяковскому. Они настойчиво допрашивали Ильича: знаком ли он с творчеством поэта? Ленин отшучивался:
— Не читал. Вот выберу время и почитаю. Тогда уж и поспорим. Я и о футуристах совсем недавно узнал, и то в связи с газетной полемикой. А оказывается, Маяковский уже около года ведет у нас Росту.
По тону, с каким Владимир Ильич подчеркнул это слово — «у нас», я почувствовал, что он одобряет работу Маяковского.
— Как счастлив был бы он услышать эти слова Ильича, — с жаром прошептала мне на ухо Любаша. И мне вдруг захотелось тут же, немедленно броситься за Маяковским и привести его сюда, на этот наш необыкновенный праздник. Чем больше я об этом думал, тем сильнее разгоралось моё желание.
Ребята нападали на оперу «Евгений Онегин», но Ленин защищал и оперу, и Пушкина, советуя побольше читать классиков.
Дежурный по коммуне уже давно подавал из-за спины Ильича условные знаки, что ужин готов. Узнав, что наши студенты просиживают за книгами далеко за полночь, Ленин посоветовал этого не делать.
— А то что ж, научиться научитесь, а сил-то против «Евгения Онегина» и не хватит. Берегите, берегите свои силы, они ещё пригодятся.
Когда в столовой Ильич начал снимать пальто, мы увидели, что его рука ещё не поправилась после недавнего ранения. Ребята хотели помочь ему, но Надежда Константиновна отстранила их и бережно сняла пальто сама.
По сугробам неубранного снега я пробирался переулками к Маяковскому, боясь опоздать. На деревьях стеклянно позванивали обледенелые ветки, подчёркивая глухую тишину ночи.
Маяковский уже спускался по лестнице, закончив работу над своими последними плакатами. Я быстро рассказал ему о Ленине. Мы едва успели пробежать переулок и достичь углового бульварчика, как мимо нас, ныряя в снежных завалах, не спеша проследовала машина Ильича.
Маяковский молча проводил её долгим признательным взглядом. В его больших задумчивых глазах застыло нескрываемое огорчение. И я подумал, что в этот момент его мог бы написать только Врубель…
САМЫЙ ЧЕЛОВЕЧНЫЙ
Всю неделю в студенческом общежитии только и разговоров о недавнем приезде Ленина в нашу комсомольскую коммуну. За окном метёт февральская вьюга, а в мастерских у раскаленной печки-буржуйки по вечерам настоящий запорожский табор, разгорячённые лица, буйные голоса молодых художников. Вспоминается то одно, то другое — и какие у Ленина живые глаза, улыбка, жесты. И, главное, упреки самим себе: никто не сообразил сделать хотя бы набросок, зарисовку с натуры — такой непростительный промах! Но больше всего волновало его ранение. Все заметили, что рука малоподвижна. Надежда Константиновна сама с бережной осторожностью вдевала его руку в рукав пальто.
Было непонятно, как Ленин выезжал без охраны. Порфишка Мамин рассказал, что однажды он своими глазами видел Ильича на Мясницкой. Он шёл мимо наших ворот ночью один. Это было весной. Он останавливался у витрин, у афишных тумб, разглядывал встречных, и никому из прохожих не пришло в голову, что это Ленин.
Павло Бульбанюк своей мощной, медвежьей лапой насмешливо хлопнул Мамина по спине:
— Ну и выдумщик ты, друже!
— У бей меня бог! — поклялся Порфишка.
— Бога нема, поэтому ты клянёшься.
— Не веришь! Давай на спор!
— Будьте ласковеньки! — снисходительно прихлопнул по его протянутой ладони Бульбанюк. — А чем докажешь?
— А вот и докажу! — кипятился Мамин.
Утром Мамин в мастерские не пришел. Не было его и днём. Снег валил весь день сплошной стеной. Прямо из-под сводов тёмных ворот, напоминающих железнодорожный тоннель, я вошел в снежную траншею, проложенную прямо к нашему парадному. У самых дверей я повстречал Любашу. Она спешила на урок в консерваторию.
— А у нас в коммуне гости, — сообщила она.
— Кто такие?
— Всё будешь знать, скоро состаришься. А я не хочу этого. Сам увидишь, Мамин пригласил…
Одним дыханием взлетел я на четвёртый этаж. Распахнул двери и увидел сидящего на возвышении человека с круглой головой. Свет из окна падал прямо ему в лицо, на котором открыто светились строгие светло-карие глаза. Ребята сидели вокруг и зарисовывали его с натуры. Сперва я не признал гостя, а потом вспомнил, что видел его с Лениным, он скромно стоял тогда у дверей: это был личный шофёр Владимира Ильича — Степан Казимирович Гиль. Он оглядывал всех нас, как старых знакомых. Бульбанюк с украинским лукавством издалека вёл с ним разговор о транспорте. Павло хорошо знал марки всех автомобильных фирм и, видно, этим затронул сердце гостя. Степан Казимирович рассказывал, что ездит на машинах любых систем и марок: французских, английских, американских. Он ездит с Лениным на охоту.
— А как же зимой? — интересовался Бульбанюк.
— Зимой на автосанях с гусеничной передачей.
Степан Казимирович вспомнил, как однажды на мощном «роллс-ройсе» они с Ильичём у Верхних Котлов зарылись в сугроб. Едва выбрались.
— На автомобиле с дороги никуда не свернёшь. В позапрошлом году из-за этого у нас машину угнали.
Все заинтересовались, как это произошло, попросили рассказать поподробнее.
— Зима, как помните, стояла снежная, — начал свой рассказ Степан Казимирович. — Сугробы намело до второго этажа. Это было в январе. Воскресным вечером отправились мы с Владимиром Ильичём в Сокольники, на детскую ёлку в одну из лесных школ, где отдыхала больная Надежда Константиновна. Темь непроглядная. Неожиданно у Каланчевской площади окрик: «Стой!» Я прибавил скорости и проскочил мимо какого-то типа. Заметил лишь, что он был в шинели. На вопрос Ильича я ответил: «Какой-то там пьяный!» Уже проехали вокзалы, стали съезжать вниз, к Калинкинскому заводу. Вдруг навстречу нам несколько вооруженных. «Стой! — приказывают. — Стрелять будем!»
Бульбанюк даже привстал от удивления.
— А вас в машине всего двое?
— Четверо. Владимир Ильич, Мария Ильинична, сопровождающий Чебанов и я.
— Ну-ну, и что же произошло дальше?
— Предполагая, что это патруль, Владимир Ильич приказал остановиться. Вижу по форме — не патруль. Мчу прямо на них. «Стой, стой!» — орут. Я затормозил. Подбегают: «А ну, вылазь!» — «В чём дело?» — недоумевает Владимир Ильич. «Выходите, не разговаривайте!» — заорал рыластый бандюга. Выйдя из машины, Владимир Ильич предъявил им свой пропуск. Двое стали у него по бокам, револьверы в висок ему навели. «Стой, не шевелись!»
— Это Ленину?! — не веря, переспросил Бульбанюк. — Ну, а вы что же?
— Стрелять было опасно. Я сидел за рулем и держал в руке заряженный револьвер. Одного-двоих мог бы и уложить. Но я не имел права подвергать опасности жизнь Ленина.
— А сопровождающий?
— Он держал в руках бидон с молоком. Надежде Константиновне везли. В общем высадили нас. Один из грабителей схватил Ильича и — шасть рукой к нему в боковой карман. Вытащил бумажник с документами. И маленький браунинг. Вскочили они в машину и тут же помчались снежным коридором по линии трамвая, под уклон, в сторону Сокольников. А мы остались…
Так ярко передо мной встала вся эта страшная картина: январский вечер, пустынная улица, сугробы, Ленин, которого крепко держат за руки бандиты, к его вискам приставлены холодные дула револьверов. Одна неосторожная секунда, и… Нет, этого невозможно было представить!
— Как же на это реагировал Владимир Ильич?
— Сперва возмутился, что у нас, вооруженных, отняли машину. А потом похвалил. «Пожалуй, это хорошо, товарищ Гиль, что вы не стреляли. Силой мы их все равно не одолели бы…»
Увидев Чебанова с бидоном в руках, Владимир Ильич рассмеялся. Развеселились и мы — уж очень курьёзно выглядел он в этот момент!.. До Сокольнического Совета мы дошагали пешком. Позвонили в Кремль, вызвали машину с охраной. И — в ВЧК. В ожидании машины Владимир Ильич шагал по комнате и возмущался: «Терпеть такое безобразие больше нельзя! Надо немедленно взяться за борьбу с бандитизмом! А машину во что бы то ни стало найти, товарищ Гиль!»