Мы понимали задолго до того, как армия отправилась в Осолис, что эта палящая жара станет серьёзным препятствием в бою.
Ранним утром я бросаю свои попытки поспать. Отодвинув полог палатки, я выползаю наружу, кивнув часовому, стоящему рядом.
— Мне велено привести вас, когда вы проснетесь, — с поклоном говорит он.
Я напрягаюсь, понимая, что случилось что-то плохое. Но в лагере, похоже, не объявляли тревогу, все дремлют.
Я следую за крупным часовым через лагерь к месту, где расположились лекари. Худой человек, объявивший о скорой смерти Агвана, склонился над мужчиной. Очень неподвижным мужчиной. Когда старший лекарь выпрямился, я охаю. Мужчина мёртв, лицо искажено в агонии.
Я поворачиваюсь к измученному врачу, отгоняя шок.
— Я не могу установить, каким оружием его убили, как и всех остальных, — начинает он.
— Сколько? — хриплю я.
Он вздыхает и трёт глаза.
— Десять за ночь. У всех имеются вот такие небольшие углубления. Вы их узнаете?
Я подхожу к погибшему солдату и смотрю на его лодыжку. Там, в изогнутом ряду, расположено несколько маленьких углублений, схожих на следы от булавок. Знакомый ряд следов от булавок, хотя я никогда не видела тела человека, умершего от яда.
— Это укус ящерицы Теллио, — говорю я вслух.
По лицу лекаря я понимаю, что он понятия не имеет, что это такое.
— Маленькие ящерицы, обладающие чрезвычайно смертельным ядом. Здесь, видимо, их гнездо.
Медик мрачно кивает.
— Нет лекарства?
— Насколько я знаю, нет, — я прижимаю руку к его плечу. — Вам нужен отдых. Завтра мы выступаем в поход, — я поворачиваюсь к часовому, который притаился, любопытствуя. — Солдат, мне нужно, чтобы ты переместил всех, кто спит в таких же местах, что и эти десятеро погибших бойца. Немедленно.
— Татум, — отзывается он и покидает палатку.
* * *
Я жалею, что часовой не разбудил меня, как только начали умирать люди.
За ночь умирает ещё пятнадцать человек, всего двадцать пять человек. Одно дело — непредвиденное сокращение сил, другое — удар по моральному духу армии, который сильно пострадал после пожаров. Столкнуться с ещё одним препятствием сразу после того, как избежали смерти, жестоко и обескураживает всех. Без всяких усилий моя мать внедрилась в разум Брум, выводя их из строя ещё до того, как началась битва.
Все двадцать пять человек были из Внешних Колец, и я слышу, как во время нашего марша об этом переговариваются. Но они не были явной мишенью. Дело в том, что у бедняков нет палаток, и они не могли защититься от шныряющих ящериц.
Во вторую ночь ситуация исправляется.
Жители всех трёх Колец забираются в уцелевшие палатки. Каким-то образом мы с Оландоном приютили Лавину в нашей палатке. Первым добровольцем был Грех, но Джован быстро наложил вето на этот вариант. В тот момент я обрадовалась. Кто знает, где будут шарить руки Греха, где окажется нож моего брата, или какого органа лишится Грех — возможно, своего любимого. А потом мы взяли вместо него Лавину. Он даже не помещается в палатке, просто лежит посередине, а наши куртки плотно обмотаны вокруг его торчащих ног.
— Если я умру, потому что мы не смогли закрыть палатку из-за гиганта, я буду недоволен, — говорит Оландон.
— Нет, — ворчит Лавина. — Ты будешь мёртв.
Я сонно хихикаю и поднимаю руку для того, чтобы дать ему пять. Его огромная рука легко хлопает по моей.
Этой ночью я кое-что узнала. Что «лавина» — это не только меткое описание боевого стиля члена барака, но и довольно точное слово для звука, который льётся из его рта, когда он спит. Оландон встаёт в середине ночи и уходит, непонятно куда. Я устраиваюсь поудобнее и терплю ещё час или около того, но даже я сдаюсь. Слишком громко.