Я хочу сказать, что любой может так поступить, но какая-то оберегаемая часть меня знает, что если я откажусь от своей веры в людей, то мне действительно не поздоровится. Именно вера в людей не даёт мне стать похожей на Хейса. Или на мою мать.
Я крепко обнимаю своего младшего брата.
— И я никогда не предам тебя. Кто бы ни использовал нас, кто бы ни лгал нам, кто бы ни пытался причинить нам боль, мы всегда будем друг у друга. Я никогда не причиню тебе вреда, братишка. Это противоречит всем моим принципам.
С его глаз срываются новые слёзы.
— А я тебе.
Когда нам больно, мы отступаем к фундаментальным истинам нашей жизни. Мы возвращаемся к тому, в чём уверены, чтобы зализать раны и исцелиться. Оландон — это моя фундаментальная истина.
— Мы должны возвращаться, — наконец, говорю я.
Оландон запрокидывает голову.
— У нас есть время. Армии понадобится день, чтобы нагнать нас. Мы можем перехватить их завтра.
— Спасибо Солису.
Я откидываюсь назад и сворачиваюсь в новый, более довольный шар, хотя и с не менее разбитым сердцем.
— Я люблю тебя, братишка. Но ты первый на страже.
— И я сделаю это только потому, что люблю тебя, — мягко говорит он.
ГЛАВА 27
Меня предал Аквин.
Утро принесло новые заботы, хотя и меньше слёз. Меня предал Аквин, а его сын, убивший брата Джована, пытался убить меня.
У Осолиса и Гласиума есть кое-что общее: законы, по которым наказывается совершение этих преступлений. И, хотя способы казни в разных мирах различны, факт, что любая из них заканчивается смертью, одинаков. Я понятия не имею, что делать.
Мы затаились в лесу, прислушиваясь к приближению армии, отдыхая по очереди. Я даже не представляю, какое расстояние я вчера преодолела. Но когда небо начинает темнеть, даже Оландон начинает беспокоиться.
— К этому времени они уже должны были пройти мимо нас, — говорит он.
— Ты уверен.
— Да.
Я встаю, смахивая грязь со своих чёрных мантий. Нет смысла беспокоиться. Они порваны и покрыты пылью. Одеяние всё ещё завязано с одной стороны.
— Тогда нам нужно вернуться. Что-то могло пойти не так.
— Может, они ждут нашего возвращения.
— Нет, Джован продолжал бы двигаться вперёд.
Мы бежим через лес, Оландон впереди. Бег — лучшее, что мы могли сделать: воздух проясняет мой разум и избавляет от головной боли, появившейся из-за плача.
Оказывается, армия продвинулась вперёд. Мы находим их через час. Они остановились, наверное, только в полдень или около того. Когда нас замечают, раздаётся крик. Мы замедляем шаг, оба тяжело дыша.
— Татума!
Я оборачиваюсь и вижу бегущего к нам Роско.
— Оландон.
Он фыркает, запыхавшись.
— В чём дело, Роско?
Мой тон холоднее, чем следовало бы, но я уже превысила норму заботы на сегодня.
Он либо не понимает, что я в бешенстве, либо игнорирует это.
— Хейс освободился час назад.
— Вы позволили ему сбежать!
Меня не было одну ночь, а они так облажались.
— Нет, у него было припрятано оружие, — торопится объяснить Роско. — Мы вернули его.
Моё терпение истощилось до крайности.
Роско тяжело сглатывает.
— Татума. Он ранил Аквина. Серьёзно.
После всего — предательства, обид, всего — почему, услышав эти слова, я первым делом думаю, выживет ли Аквин? Не может быть, чтобы меня это волновало после того, как он так жестоко подорвал моё доверие.
— Меньшего он не застуживает, — говорит Оландон, хватая моё плечо.
Глаза Роско впиваются в мои. Он ждёт моего решения. Он будет разочарован, если я сделаю неправильный выбор. Он верит, что я выше этого.
Когда он получил право давать мне советы?
Я сжимаю челюсти и скрещиваю руки на груди.
— Когда мы возобновим марш?
* * *
В этот день марш мы не возобновляем.
Тем вечером мы с Оландоном сидим отдельно от остальных, и Брумы понимают, что мы не хотим, чтобы нас беспокоили. Я понятия не имею, где Джован. Его отсутствие кажется мне существенным. Как будто что-то значит, что его нет рядом со мной, как это было в прошлом.
Ещё одна брешь в моих доспехах. Ещё одна рана в моём сердце.
— Он не заслуживает, чтобы мы были с ним, — говорит Оландон.
Я гадаю, кого он пытается убедить. Не меня, это точно.
Аквин предал нас. Он знал, что его сын был нанят для убийства принца Кедрика. И в глубине души он, должно быть, чувствовал, что вместо этого Хейс попытается убить меня, иначе зачем было предупреждать меня? Не то, чтобы я назвала предупреждение, которое он мне дал, чем-то иным, кроме как загадочным пустяком. Всё это время я полагала, что он едва знает мою мать. Он заставил меня поверить в это.