Въ самомъ дѣлѣ, представьте себѣ, что въ будущемъ электричество возьметъ на себя всѣ заботы о человѣкѣ: станетъ освѣщать его, грѣть, лѣчить, варить для него кушанье, даже въ случаяхъ нужды наказывать его. Электричество будетъ питать младенцевъ грудью, укачивать ихъ въ колыбелькахъ, отшлепывать за шалости, воспитывать, контролировать каждый нашъ шагъ въ жизни, сжигать трупы и убирать ихъ пепелъ и т. д. Бытъ-можетъ, съ помощью того же электричества будутъ выводиться и дѣти, подобно тому, какъ теперь этимъ путемъ выводятъ цыплятъ.
Въ новомъ мірѣ, благоустраиваемомъ нашими прогрессивными реформаторами, единственною самодовлѣющою силой признается электричество: на ряду съ нимъ люди будутъ лишь безвольными автоматами.
Однако, заговоривъ объ этихъ утопіяхъ, я вовсе не хотѣлъ распространяться объ электричествѣ; мнѣ хотѣлось только сказать объ «оригинальности» современныхъ сочинителей утопій. Въ сущности, въ нихъ нѣтъ ни капли истинной оригинальности. Человѣческая мысль вообще лишена оригинальности. Никто еще не придумалъ ничего дѣйствительно новаго; всѣ только перекраиваютъ на свой ладъ старое. Вообще, повторяю, воображеніе людей очень ограничено.
Когда спросили одного стараго моряка, что бы онъ сталъ дѣлать, если бы вдругъ оказался милліонеромъ, онъ отвѣтилъ:
— Скупилъ бы весь ромъ и весь табакъ со всего свѣта.
— Отлично. Ну а потомъ?
— Что «потомъ»? — не понялъ морякъ.
— Что же вы стали бы покупать потомъ, когда у васъ оказался бы въ рукахъ весь ромъ и весь табакъ со всего свѣта?
— А-а… Гмъ?.. (длинная пауза, затѣмъ съ воодушевленіемь) Потомъ я сталъ бы искать, нѣтъ ли еще гдѣ завалящаго рома и табаку.
Ромъ и табакъ оказались для этого моряка единственными предметами, достойными покупки, поэтому онъ ничего другого и не могъ придумать.
Навѣрно и наши утописты недалеко ушли отъ этого простого человѣка. Попробуйте спросить ихъ, чего еще останется человѣчеству желать, когда ихъ «рай» уже осуществится на землѣ, когда вся жизнь для людей будетъ оборудована электричествомъ, когда даже мыслить и говорить они будутъ посредствомъ электричества. Что же тогда останется господамъ утопистамъ отвѣтить, какъ не слѣдующее:
— Тогда люди будутъ желать еще больше электричества.
Эти господа знаютъ электричество. Они видятъ электрическій свѣтъ, слышали кое-что объ электрическихъ лодкахъ и омнибусахъ. Быть-можетъ, они даже имѣли удовольствіе лично испытать на себѣ «электрическій» толчокъ на трамвайной линіи. Извѣстенъ имъ и электрическій телеграфъ.
Поэтому, зная, что электричество примѣняется уже для четырехъ надобностей, имъ не трудно «вообразить» себѣ, что оно можетъ быть примѣнимо и для нѣсколько сотъ другихъ надобностей, а самые «великіе» изъ нихъ могутъ представить себѣ примѣненіе этой силы даже въ нѣсколькихъ тысячахъ случаяхъ; помыслить же о новой силѣ, совершенно отличной отъ всѣхъ до сихъ поръ извѣстныхъ силъ природы, они не въ состояніи.
Человѣческая мысль не можетъ быть уподоблена фейерверку который во время горѣнія создаетъ новыя формы и новые виды. Нѣтъ, человѣческая мысль скорѣе походитъ на дерево, которое растетъ такъ медленно, что вы подолгу можете простаивать предъ нимъ и не замѣчать его роста. Это дерево много тысячъ лѣтъ назадъ было опущено въ землю крохотнымъ, слабенькимъ хиленькимъ росточкомъ. Люди берегли его, лелѣяли, жертвовали своей славой и самою жизнью ради его цѣлости и роста; самые выдающіеся изъ людей съ трудомъ проскальзывали въ тотъ крѣпко огороженный садъ въ которомъ таилось чудесное дерево, и становились на смѣну прежнихъ, отошедшихъ на покой садовниковъ. Оставшіеся у ограды товарищи звали ихъ обратно, звали поиграть въмужей съ лукомъ и копьемъ, срывать улыбки съ розовыхъ дѣвичьихъ губокъ и принимать участіе въ пирахъ и пляскахъ, а не превращаться въ озабоченную няньку какого-то тамъ ни на что не годнаго хилаго отростка.
Однако одни самоотверженные пѣстуны смѣнялись другими, и деревцо росло и крѣпло. Надъ нимъ проносились ураганы невѣжества, но не могли его сгубить; вокругъ него пылали жаркіе огни суевѣрій, но пѣстуны бросались въ самую середину этихъ огней и тушили ихъ цѣною собственной жизни, и деревцо росло и росло.
Потомъ чела своего великодушные люди питали зеленую листву драгоцѣннаго растенія, слезами очей своихъ увлажняли вокругъ него почву, кровью сердца своего поливали его корешки.
Шли годы и вѣка; деревцо росло и цвѣло и понемногу превратилось въ большое дерево, все выше и выше поднимавшее свою вершину, все шире и шире раскидывавшее свои сучья и вѣтви. И съ каждымъ годомъ оно давало новые отростки и всѣ больше и больше развертывалось на немъ подъ ласковымъсолнца свѣжихъ листочковъ, цвѣточковъ и сладкихъ плодовъ.