Сейчас бывшая кухня по виду своему и запаху больше походила на казарму. Настоящее волчье логово. Ну то, которое не тронула рука самки. Мужская берлога. Двуликие не особо заморачивались мелкими деталями и мало обращали внимания на пыль и отсутствие уюта. Потому везде валялись их вещи, обувь, лошадиная упряжь. У стен разместили постели. Несведущий обыватель принял бы их за свёртки шкур. По сути, они тем и были — шкурами, сшитыми в полотна, чтобы можно их постелить и ими же укрыться.
В мехах у двуликих были разные предпочтения: одни спали на медвежьих, другие на лисьих. У Сфелера одеяло было сшито из рысьих шкур, а Марион заморочился и заказал себе покрывало из белок. Дорого оно ему обошлось.
На столе поменьше, сдвинутом к очагу, стояли нестройные горы посуды, кружек и кубков. Десятки ложек и ножей, разномастных по ценности и возрасту, были просто ссыпаны в большую кастрюлю. Тут же стояли вертела с остатками пригоревшего мяса.
Только оружию в этой комнате уделили особое внимание — развесили по стенам в относительном порядке. Но гвозди вбивали без уважения к декору. Думали только об удобстве.
Возле очага деловито копошился Дюморт, дежуривший сегодня по кухне. Что-то намывал в казане, наполненном мыльной водой, и тихонько мурлыкал себе под нос песенку.
Бесшумно поставив корзинку у двери, Ксин медленно, бочком, двинулся к кашевару. Может, удастся пошептаться с ним?
— Эй, дружище, а ты что тут делаешь? — увидев его, спросил Дюморт. — Ты ведь с Цером пошёл на рыбалку. Я думал, вы на весь день отчалили, раньше вечерней зорьки не покажетесь.
Оборотень выпрямился и обтёр руки о смешной фартук. Бабский, ярко-жёлтый, с вышитыми ромашками и уже изрядно засаленный. Его Тумит прикупил, и теперь каждый дежурный кашевар обязан был всю смену носить эту штуковину и откликаться на слово «стряпуха». Суровый мужской юмор.
— Тут такое дело… — Ксинит откашлялся и смелее шагнул к дежурному. — Мне бы пообедать.
Несколько косматых голов повернулись в его сторону. Без особого любопытства, просто подмечая, что явился.
— Конечно поешь. — Дюморт схватил из стопки тарелок верхнюю и принялся накладывать в неё густой кулеш. — А Цер? Вернулся? Или остался на речке?
Оборотень посмотрел на дверь, в окно, потом оценивающе уставился в быстро пустеющий котелок, прикидывая, хватит ли всем еды. На двух рыбаков расчёта не было.
— Цер… он… — Ксин взял ложку и тарелку из рук кашевара, задумался. С чего начать? — Мы с Цером шли по лесу к реке, — решил изложить произошедшее в хронологическом порядке, чтобы информация и его беспокойство лучше прочувствовались братьями. — Солнышко светило, птички пели…
Ксин встал у очага. Говоря, он поглядывал на жующих оборотней и помешивал в тарелке остывавший кулеш. Дюморт оперся на стол и, безмятежно улыбаясь, насухо вытирал помытые тарелки. Внимательно слушал и кивал. Здоровенный и такой несуразный в этом фартуке.
— Тут Церус вспомнил про малину. Ох, говорит, малину страсть люблю… Шасть в сторону… и как будто взбесился! Сразу побежал… Видно, учуял сладкую малютку, что паслась на полянке. На ходу перекинулся в боевой лик. Я-то сразу не понял, у меня нюх раза в два слабее егошнего. А он унюхал. Нашёл и схватил её!
Оборотни поворачивали головы, с интересом прислушиваясь к тихому рассказу Ксина, не понимая ещё, о чем он толкует.
— …Она так кричала… — Ксин горько вздохнул, скривился. — А-а-а-а-а! — тоненько протянул он, изображая крик девушки.
Оборотни за столом разом перестали жевать и разговаривать. У многих брови поднялись от удивления. Видя всеобщий интерес и ни одной насмешки, Ксинит решил добавить в рассказ перца.
— …Мне было так жаль крошку, так жаль… И я сказал Церусу: отпусти пискуна! Пожалей. Дома её наверняка ждут мама… и папа. — Ксинит покачал головой, давая понять, что его попытки уладить все миром остались безрезультатными. Вздохнув ещё горше, Ксин поскрёб подбородок. Думал, что ещё добавить. Кашлянул, напустил на себя суровый вид и грубым басом заорал: — Моя!!!