Во время таких прогулок они иногда говорили об Америке, о жизни Александра в Москве, об озере Ильмень и летних месяцах, проводимых Татьяной в Луге, и гораздо меньше – о войне, потому что Татьяна сразу вспоминала про брата и сильно расстраивалась. Александр понемногу учил ее английскому. Бывало и так, что оба молчали. Несколько раз Александр разрешал Татьяне прогуливаться по парапету Обводного канала со своей винтовкой в качестве балансира.
– Только не упади в воду, – предупреждал он, – потому что я не умею плавать.
– Неужели?! – ахнула она, едва не свалившись.
Вовремя успев схватить винтовку за приклад, Александр ухмыльнулся:
– Тебе так хочется проверить? Но не могу же я потерять оружие.
– Ни за что, – рассмеялась Татьяна, рискованно покачиваясь на самом краю парапета, – зато я прекрасно плаваю и спасу твое оружие. Желаете посмотреть?
– Нет уж, спасибо.
Бывали такие минуты, когда Татьяна, заслушавшись, непроизвольно открывала рот и таращилась. Она не знала, на что смотреть: в карамельные глаза, улыбающиеся, сияющие, мрачные… или на подвижные губы, красиво очерченные губы, с которых срывались слова и дыхание… Она постоянно переводила взгляд с глаз на губы, брови, лоб, подбородок, словно боялась упустить что-то.
Александр до сих пор избегал говорить о самых захватывающих минутах своей жизни. Ни о последней встрече с отцом, ни о том, как стал Александром Беловым и как получил медаль за военную доблесть. Впрочем, Татьяне было все равно. Она старалась не допытываться. Не выведывать его тайн. Она возьмет все, что он согласен дать, и будет нетерпеливо ждать остального.
– Рабочий день становится все длиннее, – пожаловалась Татьяна в пятницу, улыбаясь жалкой улыбкой человека, трудившегося двенадцать часов. – Сегодня я собрала целый танк! Под номером тридцать шесть! Умеешь водить танки?
– Лучше того, я знаю, как командовать танкистами.
– В чем разница?
– Выкрикиваю приказы и жду, пока меня убьют.
Татьяна не улыбнулась шутке.
– Надоело, – пробормотала она. – Хочу на хлебозавод. Есть же счастливые люди, которые вместо сборки танков пекут хлеб.
– Чем больше, тем лучше, – заметил Александр.
– Танков?
– Хлеба.
– Нам пообещали премию! Можешь поверить?! Премию, если перевыполним план. Но мы и так стараемся как можем. Просто с ног валимся. Одна из работниц, Зина, говорит, что уж лучше идти добровольцем на фронт.
Они остановились на перекрестке и, дождавшись, пока красный свет сменится зеленым, перешли улицу. При этом Татьяна очень старалась не коснуться ненароком Александра.
– Знаешь, Зина права. Все мы очень устали. Она мечтает поехать в Минск, к сестре.
Александр потер глаза и поправил фуражку.
– Передай, – сухо заметил он, – чтобы она забыла о Минске. Лучше пусть думает о танках. Какой у вас план?
– Сто восемьдесят танков в месяц. Мы едва справляемся.
– От вас требуют слишком многого.
– Погоди, погоди!
Татьяна внезапно остановилась, положила руку ему на рукав и, к собственному удивлению, отняла ее.
– Почему забыть о Минске?
– Немцы заняли Минск почти две недели назад, – мрачно пояснил Александр.
– Что?!
– Что слышишь.
– Почти две недели… о нет, этого быть не может. Минск всего в нескольких километрах к югу от…
Договорить она не смогла.
– В нескольких сотнях, – поправил он, словно стараясь утешить ее.
– Нет, Александр, это совсем не так далеко! – охнула Татьяна, чувствуя, как подкашиваются ноги. – Почему ты мне не сказал?
– Татьяна, это секретная информация. Больше я ничего не могу сказать. Просто надеялся, что ты услышишь правду по радио, но этого не случилось. Минск пал на седьмой день войны. Даже товарищ Сталин был удивлен.
– Но почему он не упомянул об этом, когда говорил с нами на той неделе?
– Но он сказал «братья и сестры», верно? Хотел, чтобы мы прониклись гневом и яростью против фашистов. Чтобы все как один встали на борьбу. Что хорошего, если вы узнаете о том, как далеко вглубь продвинулись немцы?
– Как далеко? – Не дождавшись ответа, она тоскливо выдохнула: – А наш Паша?
– Таня! – громко воскликнул он. – Не понимаю, чего ты от меня хочешь? Разве не я твержу тебе каждый день, что нужно как можно скорее увозить его из Толмачева?
Татьяна отвернулась, сдерживая слезы.
– Они еще не в Луге, – тихо сообщил Александр. – И до Толмачева не дошли. Постарайся не волноваться. Но скажу только, что в первый день войны мы потеряли тысячу двести самолетов.
– Я и не знала, что у нас было столько самолетов.
– Примерно столько.