– Альбина, я военнообязанный, у меня звание, я должен, понимаешь?! Именно потому, что был там! – Было видно, что Марлен Вихорев заранее готовил объяснение. – Разве справедливо, что туда едут мальчишки, которые еще ничего в своей жизни не видели?!
– Они все равно туда поедут, а у меня другого отца нет! – сказала она упрямо. – Да, я эгоистка, но пусть лучше другие. Пусть!
Почему, спрашивала она неведомо кого, стиснув до боли кулаки, почему у нее все не может быть хорошо?! Можно было себя успокоить – он вернется, как уже однажды вернулся, живой и невредимый, но сердце отчего-то тревожно ныло.
До отъезда Марлена оставалось немного времени. Вечерами Альбина рассматривала на карте Афганистан, трудно было представить себе отца там, на поле боя, а ей казалось, что вся эта несчастная страна и есть одно большое поле боя.
– Интернациональный долг! – Олег по-своему переживал за тестя, а главным образом – за жену. – Какой еще долг?! Что мы им задолжали?!
– Успокойся, пожалуйста! – Альбина уже смирилась и даже защищала отца, его принципы.
– Я просто не хочу, чтобы ты потом рвала на себе волосы, получив похоронку!
– Помолчи, прошу, ты же накаркаешь!
Афганская война была еще одним гвоздем, который советская власть вогнала в крышку собственного гроба. И едва ли не главным здесь были не потери, а то молчание, которым эти потери были окружены. Впрочем, слухи все равно ходили. Говорили о спецназе, который бросают в лобовые атаки как простую пехоту, об ошибках авиации, бомбившей собственные части, о зверствах моджахедов и советских солдат. Об откровенном презрении, которым встречали чиновники вернувшихся «оттуда» инвалидов.
А Марлен Вихорев прислал письмо. Альбина вертела его недоуменно в руках. Письмо с фронта – сумасшествие какое-то. Никаких упоминаний о месте, где он сейчас дислоцировался, в письме, разумеется, не было. Альбина по-женски взгрустнула над письмом, потом спрятала его в шкатулку, где лежала целая стопка разновеликих конвертов, включая еще довоенной, как говорила Эльжбета Стефановна, поры – а довоенной порой Эльжбета Стефановна называла время до Первой мировой.
Альбина не давала себе долго печалиться, продумывала новый фасон – для беременных. Олег то ли сам проявил смекалку, то ли подсказал кто, но так или иначе в кооперативе появился целый пакет с импортной фурнитурой, потому что на жаждущего приобщиться к благам западной цивилизации потребителя названия, выписанные латиницей, действовали самым волшебным образом.
Альбину такое положение не очень радовало, была в ней тщеславная жилка – в хорошем смысле этого слова. Хотелось, чтобы именно ее вещи покупали, и знали ее имя, как знали имя Моисея Наппельбаума. Для удовлетворения ее «творческих амбиций» Швецов позволил поэкспериментировать под собственной маркой, но большая часть быстро расширившегося производства поставляла именно «итальянскую» и «английскую» продукцию. И продавалась она куда лучше именно благодаря фальшивым биркам. Пипл хавал.
Олег матерел на глазах, приобретал хватку и манеры, которые отчасти казались Альбине смешными. Но она видела, что люди, с которыми разговаривает Швецов – не смеются. И поневоле преисполнялась гордости. Единственным человеком, в глазах которого она ясно читала снисходительную усмешку, был Александр Акентьев, но, похоже, его усмешка относилась не только к ней и ее супругу, но и ко всему этому бренному миру в целом.
Как ни крути, а помощь его была очень ценна. Вот и с Вадимом Иволгиным он вызвался помочь – пристроил в «Ленинец», причем помощь эта выглядела совершенно бескорыстной, что приводило в восторг наивного Швецова.
Пословица насчет бесплатного сыра в мышеловке войдет в обиход позднее, на тот момент была актуальнее другая фраза – про свет в конце тоннеля. Подразумевалось, что до сих пор страна блуждала в потемках, несмотря на лампочку покойного Ильича.
Альбина и без всяких пословиц чувствовала, что все не так просто, но какой бы сволочью ни был Акентьев в прошлом – с чего бы ему подличать сейчас? Нет, он не станет этого делать!
Сколько, в конце концов, можно казнить Акентьева? Разве не мы сами виноваты в собственных несчастьях? Пора взрослеть. С Переплетом это уже произошло, ей порой казалось, что он и не помнит о том, что было между ними тогда, на режиссер-ской даче. Но эта мысль была почему-то тоже невыносима, почти как воспоминание о ее унижении.
Акентьев положил трубку на место и мрачно уставился в пространство. Звонил Орлов, сообщил, что Дину выпускают из санатория. Весть эта не могла обрадовать Переплета, хотя в разговоре он постарался сымитировать все полагавшиеся ему, как мужу и отцу, чувства. Кое-что, правда, радовало: Дине предстояло пройти дополнительный курс лечения в одной из швейцарских лечебниц. Озера, горы и шоколад. Вместе с матерью в страну шоколада отправлялась и Ксения. Оставалось только пережить несколько дней в обществе жены – и можно снова наслаждаться тишиной и покоем. Хотя, как известно, вся жизнь – борьба, покой нам только снится. Да и покой не снится, снится Альбина.
Неужели она счастлива со своим муженьком?! Олег производил жалкое впечатление – типичный продукт эпохи, суетливый, преисполненный ни на чем не основанного энтузиазма. Переплет, как правило, даже не замечал подобных людей. И при мысли, что Альбина принадлежит одному из них, чувствовал себя униженным.
Униженным и оскорбленным? Нет, братцы кролики, все в наших руках! Спустя несколько минут он уже набирал ее номер. Олег должен был отправиться этим утром в Москву, значит, Альбина остается одна с детьми. Марлен в Афганистане – все как нельзя кстати.
– Послушай, почему бы нам не встретиться сегодня вечером? – Акентьев машинально пододвинул к себе ежедневник.
Репетировал. Следовало продумать разговор, чтобы не вспугнуть ее. Муж в командировке, молодой женщине тоскливо одной. Не слишком ли прямолинейно? Он подумал, что стоит позвонить из уличного таксофона, недалеко от ее дома – тогда ей будет труднее отказать.