— Водяная крыса, — сказал я.
— Хорек, — сказал юнга.
— Ничего вы не смыслите, — сказал боцман. — Это — горностайчик.
— Черт бы вас побрал! Проспать такой завтрак! — сказал капитан. — Нет! В Вязниках идем в столовую и едим мясо, сколько влезет.
Но сколько может человек унести в своем желудке? В вязниковской столовой мы до отвала наелись бифштексов, побродили по городу, съели в пельменной по две порции пельменей, а впереди был еще долгий путь до следующего по маршруту города Гороховца.
— Мне о рыбе даже подумать тошно, — грустно сказал боцман.
— Не холодильник же возить с собой, — раздраженно сказал я, тоже подумав о рыбе.
И вдруг спасительную мысль подал нам юнга.
— Можно везти мясо в живом виде, — сказал он.
— Корову? — язвительно спросил капитан.
— Барана? — фыркнул боцман.
— Курицу, — спокойно возразил юнга. — Ко-ко-ко… Цып-цып-цып…
— Нет… — начал было капитан, но запнулся.
Боцман — человек решительных действий — перебил его:
— Это мысль! Идемте на базар и купим курицу.
Базар! Летний базар в Вязниках! Россыпи вязниковских огурцов — сочных, хрустких, источающих запах свежести и утренней прохлады; пирамиды налитых, готовых лопнуть от спелости помидоров; груды темно-рубиновой владимирской вишни; запахи лука, чеснока, черной смородины, солений… Голова идет кругом!
Торговки куриной живностью занимали хоть и небольшой, но отдельный ряд.
— Кто из вас умеет выбирать кур? — спросил капитан.
— Не нарваться бы на какую-нибудь старую мочалку. Придется потом грызть сухожилия. Коров, кажется, по зубам выбирают. А кур?
— По гребешку, — сказал боцман.
— Нет, — на всякий случай сказал капитан, но спорить не стал.
— Вот эту, — решительно показал юнга на пеструю, упитанную с виду курочку, которая лежала связанная по ногам в плетенной из прутьев корзине.
— Нет, — сказал капитан.
— Эту, — настаивал юнга. — Смотрите, какая красивая.
— И гребешок яркий, не синюшный, — поддержал юнгу боцман.
— Из всех курочек курочка, — умильно запричитала торговка, плотненькая старушка с румяными щечками. — И уж такая веселая, шустренькая, бойкая. И несушка хоть куда. Яйцо кладет крупное, чистое.
— Зачем же продаешь? — спросил капитан.
— А за характер. За бойкость эту самую. Всех остальных долбит, щиплет. Ни курам, ни уткам, ни гусям от нее, изверга, спасу нет.
— Ишь, разбойница, — сказал боцман и ткнул курицу пальцем в бок.
Та хрипло застонала и заворочалась в корзине.
— Берете, что ли? — спросила старушка.
— Ладно, берем, — согласился боцман, ведавший нашим денежным запасом.
Капитан молча взял корзину и повесил ее на руку.
— А корзину-то, милый человек, куда поволок!? — всполошилась старушка, и щечки ее побледнели. — Корзина не продажная.
— Как же курица без корзины? — удивился капитан. — В чем же я ее понесу?
— Уж в чем хочешь, а только корзина не продажная.
— Экая ты неудобная старуха! — рассердился капитан. — Давай уж и корзину. Мы доплатим.
— Нет, — ладила свое торговка. — Корзина не продажная. Сказано, и все тут.
Капитан рывком снял корзину с руки, бухнул ее на землю, сунул курицу под мышку, и мы зашагали на пристань, где под присмотром сторожа была причалена наша лодка.
Вдруг капитан резко остановился и обвел нас каким-то странным взглядом.
— Нет, — процедил он сквозь зубы, — надо немедленно свернуть этой твари голову.
Мы с недоумением смотрели на него.
— Сорви-ка мне под забором лопушок, — сказал, наконец, капитан юнге. — Надо штормовку почистить… — Пр-р-ро-клятая птица.
Я сказал, что видел, как на Кавказе местные жители носят с рынка кур за ноги вниз головой, и они, миленькие, не шелохнутся.
— Не околевают? — спросил капитан. — Нет? Тогда бери и неси сам, а я к ней больше не притронусь.
Курица, взятая за ноги, и впрямь вела себя очень смирно и вскоре была водворена на корме под скамейку, где пролежала до следующей стоянки.
Стоянку мы разбили на реке Лух, чуть выше его устья. Быстрый Лух стремительно нес по извилистому руслу свои бронзовые, на торфяном настое воды; было видно, как по смуглому донному песку шарахаются темные силуэты щук. Мощные прибрежные дубы-великаны шелестели над нами своей листвой, точно нашептывали сказку древних-древних времен. А по ночам в иссиня-черном августовском небе струилась серебряная река Млечного пути.