«Это форменное безобразие! Ну как же мне быть дальше?»
От этого проклятого эфира начались его первые неприятности на фронте. Прибыл он в пехотную дивизию куда-то под Брянск. Прибыл, между прочим, по рекомендации начсанарма. Так случилось, что, пока они ожидали назначения, их, группу вновь прибывших, прикрепили к полевому госпиталю. А в тот момент наплыв раненых. Рабочих рук не хватало. Сказали: «Нечего даром армейский хлеб есть. Помогите». Штукин и не заметил начсанарма, но, оказывается, тот был и видел его за операцией. И лестно отозвался о молодом враче, то есть о нем, капитане Штукине. Командир медсанбата, куда он прибыл, — такой большеголовый, кривоногий, ходил вразвалочку — даже спросил:
— А вы в каких отношениях с полковником Бароном?
— Простите, я такой фамилии не знаю.
Командир медсанбата осмотрел его подозрительно, но разговор продолжать не стал. А потом началось дело, и все увидели его работу. И все вошло в норму. Если бы не этот эфир проклятый.
Вот так же во время одной операции стало ему дурно, и он вышел в тамбур. Увидела его сестричка, добрая такая, Сашенькой звали, и посочувствовала:
— Выйдите на чистый воздух. Там кислороду больше.
— В халате?
— А вы снимите... У меня запасной есть. Я вам чаю крепкого вынесу.
Послушался Штукин сестричку, снял халат, вышел на улицу, прислонился к первой сосне. Тошно ему было. Не до чего.
— А это еще что за чучело? — услышал он за спиной властный голос.
— Наш хирург, — объяснил кто-то.
— Хорош хирург... Ему, видите ли, дурно…
После операции по личному приказанию начсандива перевели Штукина в полк. А полк этот находился в то время во втором эшелоне, отдыхал, формировался, готовился к бою. Для Штукина это обстоятельство имело особое значение. Приходилось заниматься не только медицинской работой, но и общевойсковой: тактикой, строевой подготовкой. На его плохую выправку в первый же день прибытия в часть обратил внимание начальник штаба:
— Доложите-ка еще раз... Где это вас так обучали?.. Военный факультет кончали... Не очень же вы преуспели в строевой.
— Да, — согласился Штукин, — в этом виде занятий я не отличался успехами.
— Придется поработать.
Начальник штаба пригладил гладковыбритую голову, будто бы на ней росла шевелюра, и неодобрительно махнул рукой.
И начались для Штукина тяжкие дни...
Вспоминая об этом, он улыбнулся: «Строевого офицера из меня так и не получилось. Напрасно старался начальник штаба. А, в общем, он неплохой товарищ».
Для Штукина все были «неплохими товарищами». По натуре отходчивый, незлопамятный, доброжелательный, он не обижался, когда над ним подшучивали, только поводил головой, точно ему был тесен ворот, и тоже улыбался.
— Спрячьте его подальше, — не выдержал начальник штаба, — чтобы не высовывался.
— Вы перед начальством не появляйтесь, пожалуйста, — посоветовал старший врач капитан Строков.
Это был кадровый военный, подобранный, начищенный, стриженный под «бобрик», если не смотреть на погоны — строевой офицер. Он сразу понравился Штукину, пришелся к душе. Как-то вот так, увидел его, Штукина, и все понял. И заступился. Штукин случайно слышал его слова о себе: «Он врач. И если он хороший врач — пусть будет плохим строевиком, гораздо хуже, если наоборот: хороший строевик, но плохой врач».
Через несколько дней полк ввели в бой, и Штукин постарался оправдать доверие капитана Строкова. Впрочем, он работал как всегда, как привык работать. У него были навыки, полученные и за время учебы, и за дни пребывания в медсанбате, были хватка, скорость, надежные знания. Как специалист, он был выше других врачей. Он так увлекался делом, что даже забывал, где находится, и потому не обращал внимания на близкие разрывы, на пролетающие над головой осколки и пули.
Однажды взрывной волной сдернуло палатку во время операции.
— Безобразие! — закричал Штукин. — Восстановите сейчас же.
В минуты затишья он замечал, что и фельдшер, и санинструкторы, и санитары смотрят на него с удивлением.
— Работать надо по правилам, — объяснил он. — Все изучено.
— Мы не об том, мы об этом... Как вы, это самое, не боитесь?
— А вы работайте и не думайте ни о чем другом.
— Так мы-то это... не впервые... а вы-то...
Штукин чувствовал неудовлетворенность работой в полку. Он был способен на большее, уже проводил самостоятельные операции, а тут… рассечение, иссечение, наложение шин, жгутов, укольчики. Правда, не было проклятого эфира, но зато и настоящего дела не было.
Но что он мог изменить? Приказ есть приказ, и Штукин выполнял его как положено.
Судьба изменилась сама собой. Каким-то добрым ветром в дни затишья к ним занесло начсанарма. Тот увидел Штукина, узнал и возмутился: