— Вода надо... вода, — запротестовал Хабибуло.
— Да нельзя же, — увещевал его Яков Федорович. — Ты ж, поди, привык. В твоих, поди, местах с водой не шибко.
— Собака и та пьет, — взвился Хабибуло.
— Ну что вы? Успокойтесь, — вмешалась Галина Михайловна, подходя к Хабибуло. — Скоро будет полегче... А сейчас напьетесь и помрете. Вы ж умный парень, понимать должны.
Хабибуло заскрипел зубами и с остервенением принялся сосать очередную смоченную водой салфетку.
Наступил момент относительной тишины и покоя. Все по очереди сумели поесть, попить теплого чаю из термоса. Санитары вышли перекурить. И Настенька вышла подышать свежим воздухом.
И тут ей снова бросилась в глаза необычная обстановка. Тихий лес. Шорох листвы. Попискивание какой-то пичужки в ветвях. И никого кругом. Только вытоптанные площадки на месте бывших палаток. Кусок бинта на дереве. Зубчатые следы машин.
— Настенька, — послышалось из палатки.
22
Танкисту снова стало плохо. Он лежал, закинув голову. Рубашка поднята к подбородку. Галина Михайловна давила обеими руками на левую половину его груди.
— Быстро сердечные, — произнесла она, не оборачиваясь и не повышая голоса.
Настеньку поразили её спокойствие и выдержка. «Это ж надо уметь сказать так, чтобы не поднять панику, не растревожить других тяжелых».
Настенька сделала укол танкисту и тут заметила капельки пота на лбу Галины Михайловны. Сначала она подумала, что это от волнения, — ведь танкист был неподвижен, без пульса. Но врач продолжала массаж, значит, верила, что еще можно заставить сердце биться, оживить человека.
— Мабуть, я? — раздался густой голос. Галина Михайловна согласилась.
— Только посмотрите, как нужно массировать.
Нехай нагнулся и подсунул свою огромную лапищу под маленькие руки Галины Михайловны. Настенька лишь сейчас заметила, какие у него действительно огромные лапищи.
Одна рука занимала чуть ли не всю грудь танкиста. Настеньке даже показалось, что Нехай сейчас раздавит больного. Словно в подтверждение её догадки, танкист тихо ойкнул и медленно открыл потускневшие глаза.
— Настенька, отдыхать, — распорядилась Галина Михайловна. — Без разговоров. Еле держишься, а нам еще работать неизвестно сколько.
«А вы? — хотела спросить Настенька. — И почему неизвестно? Разве ППГ не приедет?» Но не спросила, наперед зная, что ответит врач: «Все разговоры после. Сейчас спать».
Она прошла в задний закрытый тамбур, где они всегда отдыхали. Из мешков с перевязочным материалом, матрасов и подушек, набитых сеном, прямо на земле была устроена лежанка. Она предназначалась для всех. Но Мельник, проявляя деликатность, устраивался в другом месте, брал свою шинель и шел в кусты. А эти дни почти и не отдыхал. Настенька не видела его спящим.
Она сняла только халат и ремень и повалилась на мягкую, пахнущую травой подстилку. Когда уходила из палатки, не думала, что так быстро уснет, но едва приклонила голову к хрустящей под ухом подушке, веки сами собой слиплись. Лишь одна мысль промелькнула в усталой голове: «А где наши и скоро ли мы к ним?..» Ей показалось, что она повисла где-то между фронтом и тылом, как между небом и землей. И странно. И тяжко. И хочется примкнуть к какому-то берегу.
Её разбудил незнакомый голос. Сквозь сон она продолжала ощущать себя в том странном, будто подвешенном состоянии. И чужой голос усиливал это необычное ощущение. «Видно, в этом между так и говорят, и я не слышала его раньше, потому что никогда еще не была между...»
— Сестра, тай кличуть вже.
Тут Настенька поняла, что это новый санитар Нехай, и вскинула голову.
— Так вас же доктор кличуть.
Оказывается, наступил вечер. В палатке горели трофейные плошки. От малейшего движения пламя подрагивало и гнулось, и тени прыгали и скакали по стенам и потолку. В общем полумраке отчетливо белели повязки, простыни и подушки. Лица раненых землистого или желтого цвета. Не лица — а маски.
Настенька удивилась, заметив врача не у танкиста, а у того, с пневмотораксом. Она уже научилась быстро включаться в работу и, подойдя к больному, знала, что надо делать. Она подсунула руку под голову раненого, осторожно оторвала её от подушки, и Галина Михайловна одобрительно повела бровью.
— Я подбинтую, — тихо сказала Настенька и достала из кармана халата широкий бинт.
Раненый дышал часто, со свистом, точно захлебывался своим дыханием.
Настенька свободной рукой достала марлевый тампон и смахнула капельки пота с лица больного. Он шевельнулся, хотел поблагодарить. Она упредила:
— Молчите. Вам не надо разговаривать.
И подумала: «Он весь горит. Аспирин бы...» Но тут же догадалась: «Уже давали. Потому-то он и потеет так обильно».