Закончив перевязку, они вместе с Галиной Михайловной вышли из палатки. И обе машинально, глубоко и с удовольствием вздохнули.
— А что это госпиталь-то не едет? — не удержалась от вопроса Настенька.
— Не нарочно же, — отвечала Галина Михайловна усталым голосом.
— Поспали бы.
— Чуть позже.
Галина Михайловна взяла Настеньку за локоть, тихонько пожала, будто утешала.
— Смотри, звездочка выглянула.
— Наверное, дождь кончится. Ведь лето. Галина Михайловна промолчала.
— Знаешь, что на фронте самое страшное? — спросила она после паузы и сама же ответила: — Тишина.
— Вам страшно?
— Привыкла.
— А мне почему-то боязно. Ну чего они не едут?
— Приедут, — произнесла Галина Михайловна и двинулась к палатке.
Их тени метнулись в сторону, и Настеньке почудилось, что кто-то спрятался от них и затаился в темном углу. Напугаться она не успела, её позвала Галина Михайловна:
— У танкиста придется дежурить.
Настенька зажгла новую плошку, приладила её у постели танкиста, сама села напротив, на краешек самодельного топчана.
Танкист покосился на нее и снова сомкнул веки. Она успела заметить, как у него лихорадочно блестят глаза и как трепещут крылья носа, точно он бежит, торопится и ему не хватает дыхания.
«Хоть бы дотянул», — подумала она и, сцепив руки на животе, затаилась, чтобы не помешать больному.
Оказалось, сидеть вот так, без движения и вроде бы без дела, самое трудное. Её тотчас начало клонить ко сну. Она пробовала кусать губы — не помогало. Тогда Настенька достала из кармана английскую булавку, оставшуюся от перевязочного пакета, раскрыла её и стала покалывать плечо. Первый раз было больно. Она чуть не вскрикнула. Потом привыкла, приноровилась к силе укола.
В палатке было тихо. Никто не кричал, не стонал, ничего не просил. По-прежнему с присвистыванием дышал раненый с пневмотораксом. С остервенением терзал салфетку Хабибуло. Вдруг он перестал скрипеть зубами и прошептал:
— Старый усы, пиши адрес.
— Чего писать-то? — отозвался Яков Федорович. — Сам напишешь.
— Нет, ты пиши, пожалста.
— Аи, да буде... буде... Наше дело терпеть.
Тут до всех донеслось странное потрескивание. Оно приближалось, слышалось отчетливее и сильнее.
— Что это? — не удержалась Настенька.
— Чернобай, посмотрите, — спокойно сказала Галина Михайловна.
Нехай взял автомат и вышел из палатки.
— Мотоцикл, — неожиданно произнес танкист.
Настенька внутренне вздрогнула от его еле слышного голоса.
— Да, да, конечно, — поспешила успокоить она и вся подобралась, взяла себя в руки.
«Они ж совсем беспомощные. И я... все мы должны защищать их», — думала она, все более чувствуя ответственность за раненых.
«Господи! — взмолилась Настенька, хотя не верила в бога и ни разу в жизни не произносила этого слова. — Ну сделай так, чтобы все обошлось благополучно. Ну взвали на меня все удары, все осколки и пули. Зачем ты их, зачем Мишу, Диму, Толика, вот этого танкиста?..»
— Сестричка, — произнес танкист. — Это наш... наш мотоциклист приехал. Слышу русскую речь.
— Да, да, это к нам, — ответила она уверенно. И чем больше говорила, тем тверже становился её голос. — Скоро сюда подъедет госпиталь. Вас будут лечить. А потом отправят в тыл, и вы поправитесь. Еще повоюете... До самой победы.
Танкист открыл глаза, покосился на нее:
— Не придется.
— Да что вы, — настаивала Настенька. — Вас как зовут?
— Николай... Коля.
— А отчество?
— Просто Коля.
Он, верно, еще не привык к отчеству. И это её удивило. Он казался немолодым, пожившим, гораздо старше её.
— А вы какого года? — спросила Настенька.
— Двадцать четвертого.
«Господи! — изумилась она. — Так он же моего года».
Послышался знакомый голос. Появился комбат. Он быстренько обошел всех раненых, о чем-то переговорил с Галиной Михайловной и поспешно уехал. Тарахтенье мотоцикла долго держалось в ночи, словно это был не звук машины, а тихое погромыхивание тучки, повисшей над лесом.
И снова они остались одни. И опять в палатке водворилась тишина. То есть не совсем тишина: слышалось неровное дыхание, покашливание, бормотание, но это были звуки, к которым Настенька привыкла и которых не замечала. Впрочем, что-то нарушилось, каких-то звуков не хватало. Настенька не успела разобраться в том, чего именно недостает, услышала шепот:
— Ангелочек, подойди, ежели можешь. Ангелочек. «Бредит, что ли?» — подумала она и поглядела через плечо.
Её манил к себе Яков Федорович. Настенька хотела сказать, что занята, что у нее индивидуальный пост и покидать его она не имеет права, но он настаивал, и она подошла.