— Кубышкин! — напрягая все силы, крикнул Сафронов.
Фельдшер долго не появлялся, затем высунул голову из тамбура, огляделся, точно попал в темноту и не видел, кто его кличет, наконец, разобрался, вышел и медленно на своих кривых ногах приблизился к Сафронову.
— Вот что, — произнес Сафронов. — Там, кажется, шоколад трофейный достали. И еще чаю самого крепкого... Ты попроси: Ты скажи: люди, мол, падают от усталости.
Кубышкин передернулся и двинулся бочком от Сафронова.
— Ты вот что, — окликнул его Сафронов. — В случае заминки разыщи замполита.
Сделав несколько шагов, он почувствовал такую слабость в ногах, что едва не упал, и ухватился за ствол ближайшей берёзы.
«Что такое?» — мысленно укорил он сам себя.
Он заметил санитаров, возвращающихся из перевязочной, окликнул:
— Галкин, сруби-ка мне палочку. Ногу подвернул.
Сафронов солгал, но не устыдился своей лжи, потому что слабость насторожила его, — ноги дрожали, и им требовалась помощь. Никто не должен видеть его слабости.
— Может, подсобить? — спросил Галкин, подавая ему берёзовый батожок.
— Ничего. Справлюсь.
Опираясь на палку, Сафронов двинулся к палатке. Вокруг нее опять появились раненые. Они переговаривались, покуривали и, судя по всему, чувствовали себя неплохо.
«Откуда же они? — удивился Сафронов. — Мы ж только что всех отправили... Неужели новые?»
На какую-то секунду он забыл, что война идет, поступление продолжается.
— Ну, что у нас тут? — спросил он у Любы, появляясь в палатке.
Тяжелых было немного — всего три человека. Зато во второй палатке у Стомы «полная коробочка». И все они нуждались во врачебной помощи, их нельзя было просто вот так с маху эвакуировать в госпиталь.
«Нет, — остановил себя Сафронов. — Не пойду к хирургам. Они и так знают, что к ним очередь».
Сафронова негромко окликнули:
— Товарищ гвардии....
Галкин виновато улыбнулся, переступил с ноги на ногу.
— Товарищ капитан, я сбился... Там ваш дружок, капитан Штукин, приболели.
Штукин лежал в палатке хирургического взвода с закрытыми глазами. Сафронов хотел уйти, думая, что он уснул, но тот открыл глаза.
— Видимо, я чересчур переутомился. — Он надел очки и после паузы объяснил: — Доконал-таки меня эфир проклятый.
— Что же не сказал?
— А-а... А ты что с палкой?
— Да так, — уклонился от ответа Сафронов, преодолевая в себе желание сесть рядом с другом, вот так же снять сапоги, расслабиться.
Разговор не клеился.
— Опиши вот такое — скажут: неинтересно, — неожиданно произнес Штукин.
— А чего тут интересного? Раненые, операции, кровь.
— Не в том плане, — пояснил Штукин, — Скажут: бессюжетно, Пружины нет.
«Он в своем репертуаре», — подумал Сафронов и ради приличия спросил:
— Да кто скажет?
— Найдутся деятели, великие знатоки...
— Ты не об этом думай. Ты ни о чем сейчас не думай.
— Не спится.
— Хочешь, я с комбатом или с замполитом поговорю?
Штукин покачал головой.
— Ну, тогда спи. Это сейчас самое главное.
Сафронов подождал, но Штукин больше ничего не сказал, и он ушел с грустной мыслью: «Мне бы самому не свалиться. Я должен, во что бы то ни стало должен выдержать...»
Он вернулся в палатку Стомы и начал руководить очередностью подачи раненых в перевязочную. Он снова почувствовал слабость в ногах и, чтобы не свалиться, на этот раз ухватился за мачту. В таком положении его и застал капитан Чернышев.
— Дядя Валя.
Сафронов не узнал его голоса и самого Чернышева не узнал, так он похудел за последнее время. Один нос торчал. Оказывается, у него большой нос.
— Дядя Валя, проснись. Ложись по-настоящему спать. Отбой. Все, говорю. Оставь дежурного — и всем спать.
Появился Кубышкин на своих кривых ногах.
— Я, значит, подневалю, а что?
— А раненые? — еще не веря в то, что поступление кончилось, спросил Сафронов.
— Так все. Корпус на прикол, на формировку, значит. Сафронов добрёл до заднего тамбура и, не раздеваясь, не разуваясь, не снимая халата, свалился на чью-то брошенную на землю шинель.
27
Его разбудил звук мотора. Он думал, что это во сне, но машина гудела над самым ухом, и земля слегка дрожала от этого гудения.
— Кого привезли? — спросил Сафронов, еще не открывая глаз.