— Смелее, кхе-е-кхе... Входите, пожалуйста.
Сафронов вошёл, поздоровался и обратил внимание на карту, что висела посредине над столиком у мачты. Карта как бы была центром всего, а все остальное просто её окружало.
— Кхе-кхе... Интересуетесь положением?
— Да, конечно. Неужели мы настолько продвинулись?
— Именно, кхе-кхе. Теперь счет не на километры, а на сотни километров. До столицы родной Белоруссии дошли. Под Минском группировку окружили. Я вот, кхе-кхе, готовлюсь вас обо всем проинформировать.
— Нужно, — одобрил Сафронов. — А то мы и не представляем. До того заработались, что себя не помним.
— Значит, трудно? — спросил замполит.
— Трудно, — признался Сафронов. Ему легко было говорить с этим человеком, годящимся ему в отцы, и он ничего не скрывал от него. — Но ведь тем, кто непосредственно осуществляет все это продвижение, еще тяжелее.
Замполит пригладил седую, по-юношески непослушную прядку, согласился:
— Им труднее. Вы-то как раз видите, какой ценою, какой кровью достаётся нам победа, кхе-кхе. — Замполит прищурил глаза, посмотрел на Сафронова внимательно: — Но вы-то, очевидно, пришли не за тем, чтобы слушать известные истины, кхе-кхе. Выкладывайте. Садитесь.
Сафронов сел на носилки, которые и здесь были и кроватью и стулом, признался:
— Да, действительно, не за тем. Хочу посоветоваться. Есть одна мысль относительно легкораненых.
— Слышал, кхе-кхе, от корпусного врача. Велит отправлять их не мешкая. Вы как, кхе-кхе, согласны с этим? То есть, кхе-кхе, не в смысле оспаривания приказания...
— Как раз не согласен, — поспешно ответил Сафронов.
— Вот как? — встрепенулся замполит. — Ну-ка, ну-ка.
— Они, конечно, создают определенные трудности, шумят, лезут, требуют, как говорят мои санитары, базарят.
— Значит, вы согласны с мнением корпусного врача?
— Как раз нет. По-моему, их нужно не в тыл отправлять, а у нас оставлять, держать в определенном отдельном месте. Зачем же нам своих бойцов терять? Тем более что большинство из них желает в свою часть вернуться. Там все привычное, обжитое, друзья, товарищи, командиры.
— В пехоте, я знаю, есть такие команды, — поддержал замполит. — А вы с начальством разговаривали?
— Пока нет. Боюсь — не одобрят. Лишняя нагрузка, беспокойство, забота.
Замполит закашлялся, кивал головой, будто извинялся за непредвиденную задержку, успокоившись, сказал:
— Хорошо. Я переговорю.
Возле аптеки Сафронова окликнул Штукин.
— Ты чего это здесь? — спросил Сафронов.
— Пытался решить свою проблему, — ответил Штукин и по привычке начал протирать окуляры. — Безнадёжно. Эфир и хлороформ. А ведущий хлороформом не пользуется.
— Поговори с замполитом. Я только что от него. Приятный и мудрый человек.
Они невольно остановились. Над ними, невидимый в ветвях, выстукивал дятел. Этот звук как бы вернул их к мирной жизни, к спокойствию, к тихому раздумью. Они стояли несколько минут, слушая его, как музыку.
— А я сейчас карту видел, — сообщил Сафронов. — Наши здорово продвинулись. Под Минском большую группировку окружили. — Он усмехнулся. — Наш НШ тоже сообщил мне об этом, только почему-то велел проверить личное оружие.
— Стереотип, — по-научному объяснил Штукин. — Вырабатывается стереотип, и от него не скоро избавишься.
Сафронов добродушно похлопал друга по плечу, но от насмешливых слов воздержался.
— Ты знаешь, какими умными у меня санитары оказались? Они мне так свое состояние описали, все наши недостатки, просто удивительно. И еще знаешь что — они быстрее нас с тобой пришли в себя.
Штукин снисходительно улыбнулся:
— Им проще. Они меньше затратили нервной энергии.
Сафронов не стал спорить. То новое в своих подчиненных, что он открыл для себя, было настолько бесспорным и отрадным, что оно не нуждалось ни в доказательствах, ни в одобрении.
Они шагали в ногу, вслушиваясь в тишину леса, в вечерние шорохи листьев, в отдаленные голоса людей, физически ощущая, как в них входит успокоение, восстанавливая утраченные силы. Даже говорить не хотелось. Даже вспоминать о прошедших тяжелых днях операции не хотелось.
Послышалась песня. Показалось, что поют где-то в стороне, среди дальних берёз, а не у палаток. Подумав, Сафронов догадался: эхо улавливается раньше самой песни.
На позицию девушка
Провожала бойца.
— Это Виктория, операционная — произнес Штукин. — Наша старшая.
— У меня тоже есть свой певец», — хотел сказать Сафронов, но его опередил сам Лепик.
Именно его голос откликнулся на песню, как бы вызывая первый на невинную схватку: