Двигаться было неудобно. Теснота. Люди буквально лежали друг на друге. По ходам сообщения с носилками в руках можно было проходить только в одну сторону, только медленно и осторожно. Это задерживало и затрудняло работу. Санитары ходили потные, в земляной крошке с головы до ног, с пилотками, сбитыми набок. Им не то что перекурить, отдышаться не было времени.
— Это те не в лесу, — приговаривал Галкин, берясь за носилки с новым раненым. — Зато свету много, Фриц заботу проявляет.
И в самом деле, уловив усиление движения на участке, занятом медсанбатом, немцы осветили небо ракетами и открыли минометный огонь. Привычные к войне санитары не обращали внимания на разрывы, а Сафронов поначалу вздрагивал, вжимал голову в плечи, а потом и он привык, точнее — как-то отупел от всего. Ходил в полный рост.
Поток не прекращался. Когда наступала редкая темнота, всюду, во всех близлежащих к землянке ходах, белели повязки. Хирурги опять работали медленно, и Сафронов терзался все той же мыслью: что делать?
«Не тот ритм. Не тот темп. Опять наш агрегат забарахлил. Правда, у хирургов потери и условия не те, но мне-то от этого не легче. Раненым плохо».
Он метался от блиндажа к землянке, от землянки к блиндажу.
Тяжелых накопилось много, человек двадцать. С ними постоянно находилась Люба, но Сафронову казалось, что его присутствие помогает раненым: видят доктора перед собой. И он при первой возможности возвращался в блиндаж.
На этот раз его встретили криком, Лебко и Люба возились подле раненного в грудную клетку.
— В чем дело? — спросил Сафронов.
В блиндаже уже установили танковый аккумулятор, и свету было больше, чем в землянке. Сафронов увидел искаженное злостью лицо раненого, надувшиеся вены на ручищах санитара и тоненькую напряженную шею Любы.
— В чем дело? — повторил Сафронов, пробираясь к ним.
Санитар молча подал ему пистолет, отобранный у раненого.
— И этот? — встревожился Сафронов.
— Не-е... Э-э-э-э...
— Он угрожал оружием, требуя немедленно нести его к хирургам, — объяснила Люба.
Сафронов не стал заводить разъяснительных разговоров, приказал:
— Немедленно сдать оружие. Вы под надежной защитой. Лебко, изъять.
Он дождался, пока санитар соберет оружие, и вышел из блиндажа. «Ну что делать? Как быть? — думал он, перешагивая через ноги сидящих на земле людей. — Быть может, самому пойти в перевязочную, встать к столу?»
Он тотчас отвел эту мысль. Уйти невозможно. При такой перегрузке, при такой разбросанности, при таком поступлении необходимо его присутствие, его решающее слово.
Сафронов чуть было не наткнулся на корпусного. Тот стремительно вырвался из-за поворота. За ним виднелась мощная фигура капитана Чернышева. На корпусном был накинут маскхалат, и Сафронов успел удивиться: «Ночью-то зачем?»
— Быстро, орел. На две машины раненых. Последняя эвакуация в эту ночь.
Сафронов хотел сказать, что у него нет таких, кого можно было бы эвакуировать без обработки, но, оглядев сидящих в проходе людей, подумал: «Все равно им здесь не раньше окажут помощь. И потом — приказ есть приказ. Его выполнять надо».
К утру, таким образом, они чуть-чуть разгрузились. Санитары отыскали поблизости еще одну землянку. Проходы освободили от раненых.
Наступил рассвет. За рекой, за далёкими лесами появилась багряная полоса.
Но Сафронов не думал ни о времени, ни об отдыхе. Предстояло выяснить, кто после утренней эвакуации, после всех этих переносов с места на место, кто же у него остался и в каком состоянии.
Едва он спустился в землянку, как сверху грохнуло так, что у него в ушах зазвенело, будто тяжелым молотом ударили по земле. И опять земля задрожала и загудела, Но теперь это дрожание и гудение было настолько мощным и остро ощутимым, точно оно раздавалось здесь — под ним, и над ним, и вокруг него. Он ощущал его всем телом, каждой клеточкой. Оно как бы пронизывало его. Теперь Сафронов находился в самом котле, всем своим существом — в этом кипении и клокотании. Грохот стоял такой, что приходилось кричать во все горло, Подниматься наверх стало опасно. Там рвались не только мины, но и снаряды и бомбы. Даже тут, в землянке, отдавалась их сила. При каждом ударе сверху сквозь щели в брёвнах сыпалась земляная крошка. Сафронов подумал о раненых.