«Да что же это такое?! — хотелось крикнуть Шевченко. — Что, я по своей воле здесь? Каждый же день на передовой бываю!»
Он почувствовал себя каким-то растоптанным, оплеванным. Им овладела гнетущая грусть. В груди что-то заледенело, застряло тупое и жесткое, мешавшее ему высказаться. Девушки тоже молчали, потом Людмила попыталась как-то разрядить обстановку:
— Напрасно она на вас так набросилась. Мы только прибыли на фронт. Сколько еще людей сложат головы. Смерть не надо искать — она сама придет. У вас тоже служба опасная, не откуда-нибудь, а с передовой раненых возите. Да и в тылу кому-то работать надо, сейчас там тоже не сладко.
«Буду проситься в пехоту! — решил Шевченко, — Вон как тут на меня смотрят! В медсанбате! Как будто я просился сюда. Надо писать рапорт. Пусть направляют на самую передовую. Какими глазами она на меня посмотрела! Страшные эти глаза. Словно я виновен в гибели ее мужа. Может, и другие думают так, мол, в тылу околачиваюсь, только молчат».
— А все-таки вы за ней присмотрите, — посоветовал лейтенант. — Мало ли что... — и вышел.
— Мне сейчас в операционную, — сказала Людмила,- Ты, Аня, тут присмотри. От горя до беды недалеко.
Полина побежала в аптеку, опустилась на большой железный ящик и там лежала молча, неподвижно.
Ужаснее всего то, что она не видела мужа даже мертвым, не знает, где похоронен. Еще позавчера он был. И нет. Погиб! В это невозможно поверить. Но его нет в штабе, и в медсанбат не попал. И этот сержант говорит: слышал, что погиб. Правда, слышал, но не видел. А может, и знает, но скрывает.
В груди словно все застыло. Еще два дня назад ее переполняло пусть и тревожное, но большое счастье: Иван жив. Теперь его нет. Как жить?! Как теперь жить? Для чего?
Миля Абрамовна, увидев Полину в таком состоянии, растерялась и, ни слова не говоря, пошла искать комиссара Криничко.
— Надо вывести ее из этого состояния, — попросила она комиссара. — Может, вы что-нибудь придумаете? Поговорите.
— Мне кажется, лучше Бочкову не трогать. Ну что я ей скажу сейчас? Может, потом... Потом обязательно побеседую. Хотя словами мужа не заменишь... Но часа через два-три я зайду.
10
Павел нашел Аленку в боковушке дома.
— Кушай, миленький, — уговаривала она красноармейца с забинтованной головой. — Ну, еще пару ложечек!
— Сестрица, дай чаю — попросил молодой боец. — Только покрепче.
Лейтенант присел на свободный табурет.
В углу боковушки было еще четыре бойца. Но разговаривали только двое. Третий читал книгу. Четвертый жадно ел хлеб. Он откусывал такими кусками, что Павел испугался: подавится.
— Я всегда верил, что погоним фашистов! — Боец вытер нос рукавом шинели и долго мигал узкими воспаленными главами. В его лице не было ни кровинки. — Даже когда отступали...
— Все было как по нотам расписано — перебил его другой боец, — Сначала перерезали дорогу, а потом уже ударили. Я вместе с командующим армии ходил перерезать дорогу. Крепко турнули! А? Фашисты всю технику бросили!
— С самим командующим армией?
— Честное слово!
Помолчали.
— Да, машин и техники не пересчитать. Со всей Европы собрал проклятый Гитлер. Каких только машин не нагнал! И большие и маленькие. Я видел одну бортовую машину, на которую можно целую роту посадить. Ну, роту не роту, а два взвода свободно поместятся.
— Хорошо, что сейчас зима. Потом бы немцы с техникой отступили. А потом...
— Начали бить фашистов зимой, будут они драпать и летом!
— Я видел оставленную пушчонку. В ствол можно свободно пролезть. А длинная — метров тридцать будет. Чем ее только таскали?
— Тракторами, конечно. Лошадьми такую дуру не потащишь. Наверное, с той пушки Москву собирались обстреливать. Но и такие пушки не помогли.
— Да, здорово мы их по морде хряснули. В Ямуге фрицы в одних подштанниках удирали. А какого-то изобретателя в постели взяли. Говорят, важную птицу. Его сам Гитлер сюда послал.
— Да, турнули мы их, до Берлина будут катиться.
— А как же ты хотел. Сибиряки, уральцы на фронт приехали! Теперь до самого Берлина гнать будем. Надо бить, пока немец не опомнился. Не давать опомниться. Ишь, захотели наших людей на колени поставить!
— Наши люди на коленях ползать никогда не будут. Да оно испокон веков так ведется: как на карачках, то и гуси заклюют.