«Будет моим замполитом, — подумал лейтенант. — Собственно, и командир отделения из нее хороший получится».
На той же неделе Шевченко пошел прямо к начальнику артиллерийской службы дивизии старшему лейтенанту Бочкову. «Поможет, — решил он. — Как-никак, его жена в медсанбате».
И действительно, Бочков встретил лейтенанта гостеприимно. Старший лейтенант моложавый, подтянутый, синеглазый. Наверное, Полина очень любит его.
— Садись, будем знакомиться, — подставил он самодельный некрашеный сосновый табурет. — Как там моя жена? Ты, брат, говорят, замучил их муштрой?
— Жаловалась?
— Да нет. От моей жалоб не услышишь. Другие жаловались. До штаба дивизии дошло.
— Что поделаешь, делаю девушек военными.
— Я свою Полину предупреждал. Нет, с тобой, говорит, и никаких... Теперь, пожалуй, вспоминает мои слова.
— Я так полагаю, товарищ старший лейтенант, что это еще цветочки. Ягодки будут там... Не так уж я их и загонял. Занятия строго по расписанию. Даже с некоторой скидкой на женский пол.
— Моя Полина не натворила чего-нибудь? — забеспокоился старший лейтенант.
— Нет. Она тихая.
— В тихом болоте всегда черти водятся, — рассмеялся Бочков.
— Я к вам с таким делом. Наш медсанбат получил только две боевые трехлинейки.
— Две... — задумался старший лейтенант.
— Хотя бы четыре-пять.
— Нет, нет, я ничем не могу вам помочь. Сам начальник штаба дивизии оружие распределял. Последние винтовки в военном училище забрали.
— Что же, мы и на фронт так поедем? А когда отстреляемся?
— Боевых больше ни одной не получите. Учебных еще три-четыре подброшу. Пусть сержант Комаревич подойдет.
— Не откажусь и от учебных. Попробуем залить отверстия свинцом.
— Правильно. Поверь мне, оружейнику, стрелять из них можно. А с боевыми винтовками туго. На каждый полк по десять винтовок пришлось. И ни одного автомата. Скоро должны самозарядные получить. Но тоже немного. Что поделаешь? На артиллерийский полк пришло одно орудие. По секрету скажу — комиссия на днях из Москвы приедет. Скоро на фронт двинем. Немец на Москву нацелился. Да, гранат я вот еще вам подброшу. Это в моих возможностях.
— Учебных?
— Зачем учебных? Боевые гранаты. Ящика три лишних дам... Может, по рюмочке ради знакомства сообразим? У меня тминной водочки немного осталось.
— Нет, не сейчас.
— Ну, присылай сержанта Комаревича ко мне.
«Значит, и оружейники благословляют валить свинцом отверстия в учебных винтовках», — размышлял лейтенант, возвращаясь в медсанбат.
4
Утром сержант Комаревич докладывал лейтенанту:
— Проверял, значит, я после отбоя взвод. Никакого порядка нет. После отбоя возле дневальной Шубиной собрались Снегирева и Шайхутдинова и травят баланду.
— О чём же они?
— Да чепуху какую-то. Постойте, припомню. Почему гениальные люди трагически гибли, сходили с ума, умирали от чахотки.
— Почему же?
— Да я что-то не понял.
— Но о ком хоть речь шла?
Сержант задумался, потом сказал:
— О Гоголе, Гаршине, Маяковском, Есенине... О каком- то, значит, Ван Гоне...
— Ван Гоге.
— А кто такой Ван Гог? Нам в школе вроде о нем не говорили.
— Ван Гог — художник, — ответил Шевченко. — Наверное, говорили о Врубеле.
— Да, да, — закивал головой помкомвзвода, — Еще Снегирева говорила, что Лев Толстой роман «Войну и мир» восемь раз переписывал, а писатель Гончаров «Обломова» двадцать лет писал. Выдумывают, наверно. Это же, значит, каторжный труд! Идет война, а они, значит, о писателях болтают.
— Во время войны люди тоже читают, сержант. А вот подслушивать некрасиво.
— Да меня заинтересовало, почему после отбоя не спят, а занимаются разговорчиками. А потом, значит, зашел в землянку — табачиной песет. Вмиг зашуршали натягиваемые на головы шинели. Только Широкая и Лютик лежали не под шинелями, в нательном солдатском белье. Лежат с закрытыми глазами, а над ними клубится махорочный дым. Приказал одеться и через пять минут явиться в штаб.
Вышел, значит, и жду. Минут десять стоял, пока вышли.
— Вы их хоть наказали?
— Наказал. Полы в штабе, значит, мыть заставил. Вы с ними побеседуйте. Или комбату доложите, что военфельдшер Гинзбург, значит, совсем не смотрит за порядком в женской землянке.
— Хорошо, сержант. Лютик и Широкую я вызову. Да, собственно, вы их уже наказали. И с Милей Абрамовной поговорю.
«Ну что ж, это хорошо, что сержант берется за наведение порядка, — обрадовался Шевченко. — А то у аптекаря Гинзбург мягкий характер, многим уступает, со многими соглашается».