16
Павел зажег огарок свечи и вставил в фонарь с красным стеклом. Фонарик осветил розовым светом кладовку с разной всячиной: аккумуляторы, брезенты, запасные части и детали.
Он начал проявлять фотопластинки, отснятые еще в Андреевке. Может, сегодня он бы не взялся за них, но ему понадобились кассеты для новых снимков. Хотелось сфотографировать брошенные немцами трофеи. Да и девчата часто спрашивали: «Когда же будут фотокарточки? — И тут же добавляли: — На пустую щелкнул, наверное».
Чтобы никто не вошел и не засветил пластинки, он закрылся на крючок.
В свете красного фонаря в черной ванночке еле угадывалось какое-то изображение. Павел не выдержал и взял пластинку в руку. Долго не мог разобрать, что отснято, проявитель еще действовал слабо. Потом рассмотрел: похороны ординарца комбата Ворошило. «Надо в первую очередь сделать фотографии и послать родителям, — решил он, — потому что через день-два придется передислоцироваться на новое место».
В дверь кто-то несмело постучал.
Павел спрятал ванночку и открыл дверь. Запыхавшаяся, румяная от быстрого бега по морозу, стояла Аленка.
— Ты?! — удивился Павел.
— Я... Не ожидал?
Аленка прошла мимо него и присела на жесткую кровать.
— Не помешала? Ты занимайся своим делом, а я немного посижу...
Павел молчал.
— Ну что, наши фотографии получились? — спросила Аленка.
Голос ее вывел Павла из оцепенения.
— Нет еще, — ответил он и сел на кровать рядом с Аленкой. — Я только начал проявлять.
— А я свои краски отдала на хранение старшине Комаревичу, — вздохнула девушка. — Теперь не знаю, когда возьмусь за кисть.
— Да и у меня времени — кот наплакал. А вот решил проявить.
— Павлуша, ты на меня не сердишься? Извини, тогда сгоряча наговорила... А я иду от Травинского, — без всякого перехода сказала девушка.
— Зачем вызывал?
— Попросил убрать его комнату. Я навела порядок, пол помыла. Потом он вернулся со свертком, сказал, что в военторге кое-что купил. Стол помогла накрыть. Думала, гости какие-нибудь из дивизии нагрянут. Долго рассказывал о неудавшейся семейной жизни. А сам зенки свои с меня не сводит. Потом... Я сказала, если коснется — исцарапаю всего. А он шепчет: «С Шевченкой можешь! А я что, урод какой, что ли?»
— Что же было дальше?! — с негодованием спросил Павел.
— Я сказала, мало ли что у нас с Шевченко. Это наше дело. Его я люблю...
— Так и сказала?!
«Этого негодяя пора поставить на место!» — где-то подсознательно билось у Павла.
— Так и сказала. Поднялась и пошла. А дверь-то оказалась запертой. Но Травинский поспешил открыть. На прощанье бросил: «Ты неправильно меня поняла».
— Подонок! Я с ним сейчас поговорю! — и бросился к двери.
— Павлуша, остановись, не надо! — Она схватила его за руку. — Выходит, я не должна была тебе об этом рассказывать? Ведь я ничего не хочу от тебя утаивать...
Павел, стиснув зубы, молчал.
— Павлуша, обещай мне, что не наделаешь глупостей. Ведь ничего не было. Хочешь, я тебе это докажу?
Сейчас, как никогда, Павел почувствовал, как дорога и близка ему Аленка.
17
Зина Журавлева вышла от комбата часов в девять утра. Вокруг слышались оживленные голоса, почему-то громче обычного бормотал движок Титова. Прогуливались раненые. Зина видела, как из домика операционной вышла Рая Шайхутдинова, отвернулась. «Подумаешь! Не я ей буду подчинена, а она мне». С этой минусы она старшая сестра медсанбата! А что старшую сестру сняли, ей никакого дела нет... Провинился человек, и сняли. И тут Зина почувствовала, как сердце обволокло теплом и радостью. Сегодня же напишет об этом домой, обрадует отца и мать. Конечно, она не сразу согласилась на эту должность. Отказывалась. Но Анатолий Львович уговорил. Да так и лучше встречаться с ним. Мол, по долгу службы. Зина подумала о том, что девушки, наверное, уже догадываются об их отношениях. Здесь ничего не скроешь. Осуждают? Ну и пусть! А она, может, еще по-настоящему полюбит Анатолия Львовича. Разве плохо иметь такую опору! А война кончится, много ли мужиков останется? Молодые девчата подрастут, куда уж им, перезрелым. Конечно, лучше бы зарегистрироваться, тогда не надо было бы таиться. Ничего, вот Анатолий Львович получит развод, и тогда все будет в порядке. Он не раз говорил, что жить больше со своей женой не намерен. Ничего, еще не одна ей позавидует! А Травинский любит. Ведь не раз во время построений или совещаний она ловила на себе взгляд его задумчивых глаз. Зине были приятны эти взгляды. По каким-то едва уловимым признакам догадывалась, что Травинский все время ощущает ее присутствие, помнит о ней, даже если на нее и не смотрит. Правда, природа, обидела ее. Мать и отец среднего роста, а она вымахала». Иван Копейкин «коломенской верстой» прозвал. Надо бы его приструнить. Ничего, как-нибудь пожалуюсь Анатолию Львовичу, он его так пропесочит, что и другим неповадно будет. Ее рост отпугивал и раньше сверстников. Они ухаживали только за всякими недоростками, малявками. А на нее заглядывались только мужчины старше, многие уже женатые. И Зина мягко, тактично их отваживала... Разве могла она отвергнуть Травинского! Он такой ласковый, заботливый. А что намного старше, так ей года его за плечами не носить. Вообще, в батальоне почему-то недолюбливают Анатолия Львовича. Может, за то, что со всеми подчеркнуто принципиален и резок. Вон Судакова чуть не застрелил! Будет сладкий — проглотят. Вот бы еще не пил. Ничего, война закончится, бросит...