— Но война же сейчас! Наступаем ведь!
— Война! Чтобы убить человека, сколько разной техники создали! А чтобы спасти человека, что нового поступило? Ничего...
— Тяжело сейчас, сам знаешь... Со временем и медики получат все необходимое...
— Куда откомандировали Шубину? — спросил Шевченко Уралова, как только Горяинов угомонился.
— В штаб дивизии, — ответил Уралов. — А оттуда куда — не ведаю. Только ее командировка не похожа на другие. Может, для выполнения специального задания. А может, в тыл забросят...
— Она что, радистка?
— Медсестры там тоже нужны.
— Но почему Шубину?!
— Значит, больше подошла. Комбат с Рахимовым подбирали. Может, Рахимов лучше знает, куда Шубину направят для прохождения службы.
— А где находится разведотдел армии?
— Под Старицыном, кажется. Я могу уточнить...
«Значит, в разведку, — горячился Шевченко, шагая во взвод, — Но почему ее? Может, тут Травинский и ни при чем. Просто она подошла лучше по другим соображениям. Знает хорошо немецкий язык, отлично ходит на лыжах».
Вечерело. Во дворе Павел увидел три автомашины, возле которых хлопотали водители, готовя их в рейс. У двух уже стелился сизый дымок отработанных газов. Значит, все в порядке. Шевченко сейчас пойдет и напишет Аленке длинное письмо. Адрес узнает.
25
— Возьмите еще хоть одного раненого, — упрашивает врач Наталью Трикоз.
— Ну куда ж его? Завсегда с перегрузкой ездим...
Шевченко кивнул Трикоз, мол, возьмем.
А на плащ-палатке уже несли лейтенанта с перевязанной головой. Он лежал на спине и глухо стонал.
— Ну ладно, давайте, — сказала Наталья. — Трошки потеснитесь, товарищи!
Фирсанов недовольно пробурчал себе под нос, сел в кабину. Шинель на нем вымазанная, висит, как на вешалке, никакого вида.
Раненые потеснились, и лейтенанта положили на солому в середине. В изголовье на корточках приспособилась Наталья. Машина тронулась и стала набирать скорость. После каждой встряски лейтенант охал. Стоны его доносились даже в кабину.
— Потерпи, родной, — ласково приговаривала Наталья. — Еще трошки. Шесть километров — пустяки!
— Побыстрей бы!
Раненый снова застонал.
— Потерпи, милый, скоро медсанбат...
— И поплакать некому, — вдруг сказал раненый. — Моя там...
Наталья поняла, что его родные остались в оккупации. Может, и жена есть. Но тут же отбросила эту мысль. Лейтенант молоденький, только из училища.
— Не печальтесь, — наклонилась к нему девушка. — Все будет хорошо.
А Фирсанов нажимал на газ. Машина шла быстро. Мотор работал исправно, пощелкивали только клапаны. Конечно, не мешало бы подрегулировать сцепление, чуть переставить зажигание, но когда? В гражданке он не выезжал в рейс без твердой уверенности, что машина его не подведет. Лучше поработать несколько лишних минут в гараже, чем стоять в дороге. Но то была гражданка, а это война. Сегодня он собирался с часок повозиться с машиной, но налетел сержант Фролов:
— Собираешься, как на свадьбу! — крикнул он.
Сержант Фролов любил подтрунивать над Петром, но сам его уважал. Машина у Фирсанова хоть и скрипит, и стучит, но безотказно работает.
«Подарю трофейный ножик Куваеву, поможет, — думал Петр. — Один работаю на ней, не с напарником, не на кого сваливать».
Где-то раздались взрывы. Шевченко выглянул из кабины: так и есть — «фокке-вульф». Что же делать? Приказать прибавить скорость? Остановиться? Но в кузове раненые. Эх, было бы лето, свернул бы в лесок. Сейчас с дороги не свернешь, снег по пояс. А, что будет, то будет, поедем быстрее.
— Нажимай на газ! — приказал лейтенант.
И Фирсанов послушно прибавил газ. Из-за шума мотора он услышал трескотню пулемета, и что-то горячее прошило ему грудь. Он сбросил газ и потерял сознание. Полуторка тут же ткнулась радиатором в снег.
— Давай! Давай! — кричали из кузова. — Ну, что же ты!
— Наталка, скорее сюда! — позвал Шевченко.
Трикоз выпрыгнула из кузова и поспешила к кабине. Фирсанов беспомощно лежал на руле. Она прислонила его к стенке кабины, одним мигом расстегнула шинель, Шевченко маленьким перочинным ножом располосовал гимнастерку. Открылась страшная рана.
— Петечка, родимый! Что же он, гад, с тобой сделал?! — запричитала Наталья.
«Не иначе, как разрывная пуля!»
— Кровь! Кровь остановить! — почему-то закричал Шевченко, будто сестра не знала, что это сейчас самое главное.
— Я же бинтую, бинтую, — отозвалась Трикоз.
Наконец Фирсанов вздохнул, открыл глаза. Хотел, видимо, подняться, но не смог, только застонал. Наталья заплакала, потом начала целовать его закрытые глаза. Губы Фирсанова снова зашевелились.