Нештатных санитаров из числа выздоравливающих мало. Их ждал фронт, и в медсанбате без них не обойтись. Они разгружают раненых, кормят их, подносят «утки» и топят печи.
Автомашины и гужтранспорт возили тех, кто не мог идти, а другие, получив перевязку на поле боя или в санитарной части полка, добирались до медсанбата сами. Бойцов, получивших ранение в руку, недолюбливали, к ним присматривались. Даже кличка к ним прилипла — «голосовальщики». Встречались и самострелы.
— Сестра, пить! — просит тяжелораненый боец, которого только что сгрузили с автомашины.
— Сестра, подойдите ко мне! — звал сержант с забинтованной головой.
И сестра бегает от одного к другому.
Легкораненые пристроились у крыльца и ведут совсем мирные разговоры:
— Мы с женой жили хорошо. Не ссорились...
— С женой даже поссоришься — и то приятно.
— Без жени — що борщ без соли.
— А ты кого-нибудь любил?
— Любил! Любил! У меня двое детей!
— Спасибо, сестрица, — благодарит сержант, у которого сестра поправила повязку на голове. — У тебя ловко получается. До войны в больнице работала?
— Да нет....
Еще одна полуторка подходит.
— О боже! — вскрикивает Анка. — Еще тех не определили, а уже новые. Что-то сегодня снова посыпало.
«Посыпало! — подумал Шевченко. — Как же автомобилистам теперь справиться?»
Многих раненых надо срочно нести в перевязочную. Санитаров мало. Легкораненых и выздоравливающих нет. До штаба дивизии дошли слухи, что медсанбат задерживает около взвода выздоравливающих, используя их санитарами. Налетел помощник начальника штаба дивизия и всех их направил в свои части. Штатные санитары смертельно устали. Анка зовет Бочкову, и, взяв носилки, они носят раненых.
В безветрии тихо падает снег, устилая следы автомашин, саней, украшая крыши изб.
В кирпичном доме было тринадцать послеоперационных. Пять после ампутации можно было эвакуировать в госпиталь. Еще семь не транспортабельны. А вот и еще один «дом смерти», в нем «отдавали концы».
— Этих, по-видимому, везти не придется, — сказал врач Варфоломеев, кивая на вторую комнату. — Пойдут под звездочку.
Четверо раненых из вчерашних умирали от заражения крови. Еще один умирал от столбняка. Судороги охватывали его тело. Он сгибался дугой, упершись пятками в стенку. Кричал. Говорили, его невозможно было разогнуть — тело как железное.
Кто-то за перегородкой непотребно ругался.
— Ба, товарищ лейтенант! — чуть не столкнулась с Шевченко операционная сестра Шайхутдинова. — Можно вам секретно-секретно сказать? Отойдем подале.
«О чем она? — встревожился Павел. — Может, что об Аленке услышала».
— У нас, поди, беда случилась, — сказала, как только они отошли от крыльца дома. — С ума можно сойти!
— Что такое?
— С хирургом Горяиновым будет беда. Гроза будет!
В ее глазах показались слезы, губы вздрагивали.
— Да ты расскажи все толком!
— Расскажу, расскажу, только секрет, хорошо?
— Постараюсь сохранить твой секрет. Честное слово!-
ЩШ вытерла слезы, приободрилась.
— Нашего Николая Александровича вызывал комбат. А он за операционным столом стоял. Раненый на стол лежал. Не пошел Николай Александрович. Операцию делал. — Шайхутдинова говорила быстро-быстро, — Комбат в операционную вбежал, шибко ругаться начал. А Горяинов тоже шибко закричал: «Вон из операционной!» Комбат трибуналом загрозил. А хирург сказал: «Уйди, а то вынесут!» А комбат стоял и еще пуще ругал. Тогда Горяинов в него костодержатель бросил. Чуть не попал. Комбат как ужаленный бежал. А Николай Александрович говорит: «Под суд пойду, а проучу, как одетым в операционную ходить!»
— Кто это видел?
— Я, Людмила, Алла Корнеевна... Лихо ему будет! Да? — Глаза у Раи пеленой затуманены, переживает девушка за своего хирурга.
— Ладно... Беда, лихо... Ты больше никому об этом не рассказывала?
— Я только вам, товарищ лейтенант!
Павлу сейчас было не до машин. Надо спасать Горяинова. А как спасать? Тут трибунал в два счета статью подберет. Здесь не только неповиновение, могут и физическое оскорбление доказать. Знает ли об этом Криничко? К старшему лейтенанту Рахимову обратиться? Может, он чем-нибудь поможет? Нет, лучше комиссару рассказать.