После ужина Аленка постелила на двоих, потушила лампу.
— Не думала я уже увидеть тебя, Павлуша, — ее сердце часто-часто забилось, даже Павел ощущал его. — Ты о чем думаешь?
— Так, обо всем...
— А ты не думай ни о чем, — шептала Аленка. — Мы вместе — и хорошо.
Она прильнула к нему и стала жарко целовать. А Павел думал: «Вот мы рядом, в объятиях, покрываем друг друга жаркими поцелуями. А пройдет две-три недели; и Аленка уедет туда, откуда многие не возвращаются».
— Аленушка, тебе было трудно?
Она встрепенулась.
— Страшно, Павлуша! Очень страшно! Выполняя боевое задание, мы нарвались на засаду гитлеровцев. Немцы пропустили нас на полянку и стеганули автоматными очередями. «Влипли, — сказал шепотом командир отделения. — Ты, Аленка, ползи в кустарник. Авось уцелеешь. А мы будем отстреливаться...» Уползла я в непроходимые заросли, забилась в кусты. А снег все сыпал и сыпал. Только перед самым рассветом оттуда выбралась. Долго кружила, потому что пришла на то место, где попали в засаду. Увидела раздетые трупы наших разведчиков и бросилась прочь. Потом... В общем, помогли женщины, которые чистили от снега дорогу. У них пряталась три дня. Они рассказали, где немецкие склады, большие гарнизоны. И еще я узнала, что теткин муж работает в Красном старостой. Это всего в восьми километрах от села, где я пряталась. Попался бы он мне, своими бы руками застрелила! Сволочь, продался немцам!
— Может, он работает на партизан? Не нам с тобой судить его, Алена...
— Говоришь, на партизан? Только что-то не верится. Он мне и тогда не понравился, когда я гостила у тетки. Какие-то у него кулацкие замашки. Свиней полный двор. Куры, гуси... А в колхозе работал спустя рукава...
Аленка замолчала. Ей просто не хотелось в эту минуту рассказывать о войне.
— Давай, Павлуша, хоть сегодня о ней забудем.
Алена тесно прижалась к нему и одними губами прошептала:
— Павлуша...
Павел проснулся от петушиного крика. «Смотри, у соседа петух уцелел! Как он выжил?» Аленки уже не было в избе. У печки возилась хозяйка.
Когда Павел умылся, она посмотрела на него своим» бесцветными глазами и спросила:
— Это ваша жена?
— Невеста, — ответил он. — В Ржеве зарегистрируем.
— Хорошая девушка, — и заплакала.
— Ну, зачем же плакать?
— Вас жалко... Вы такие молодые, еще на свете не нажились, а рядом со смертью ходите.
Где-то совсем близко грохнуло несколько снарядов.
«Дальнобойная бьет», — подумал Шевченко и стал собираться.
33
Узнав от Шевченко об инциденте Горяинова с комбатом, комиссар Криничко задумался: идти в операционную сейчас или вызвать его попозже? Конечно, сию минуту хирург находится еще в душевном расстройстве. Лучше спустя какое-то время. Но и Травинский не ждет, пишет рапорт о неповиновении и хулиганском поступке Николая Александровича.
Комиссар встретил Горяинова можно сказать сухо:
— Здравствуйте, Николай Александрович. Садитесь. Закуривайте.
И по тому, как Горяинов взял папиросу, было нетрудно, конечно, догадаться: нервничает.
— Не выдержали нервы?
— Не выдержали!
— Ну и что теперь трибунал?
Тревога возникла в душе Николая Александровича, как только комбат выбежал из операционной.
— Так, вот, Николай Александрович, ничего этого не было... Вот и все. Заходил Анатолий Львович. Ведь так? Зашел, ушел...
Горяинов удивленно посмотрел на комиссара и пренебрежительно хмыкнул:
— Во-первых, я никогда в жизни не лгал и буду говорить любому следователю все, как было. Во‑вторых, еще неизвестно, как расценят поступок Травинского, который в одежде ворвался в операционную. В‑третьих, сгоряча бросил костодержатель. Не убил же я его, не ранил! Может, просто попугать решил.
— Не будьте наивны, Николай Александрович. Вашу вину легко доказать. Тут логика проста: не выполнил приказа, не явился к старшему начальнику, пытался ударить костодержателем. Это хуже, чем хулиганство. Что за этим следует? Снимают и судят. Больше того, вас нельзя не снять, ибо вышестоящее командование обвинит нижестоящих в попустительство и либерализме. И поверьте, Николай Александрович, если меня спросят как комиссара, я отвечу: «Нужно снимать. И привлекать к ответственности». — Криничко поднялся и сел. Папиросный дым вился у ноздрей. — Но поймите, вы ведущий хирург! Хирурги сейчас, как говорится, на вес золота. Я беспокоюсь не за вас, поймите меня правильно, я пекусь за несдержанно горячего хирурга, который исцеляет людей. Разве ради этого не стоит один раз поступиться, пойти против, как вы говорите, совести... Да и ради Травинского сесть на скамью подсудимых?! Не слишком ли большая честь?! К большому сожалению, начальник начальнику рознь. Думаю, вы это понимаете, не сразу у вас накипело.