— А где батальон Шевченко? — спросил сержант Фролов.
— Штаб полка и батальон Шевченко, насколько мне известно, отошли в лес левее полевого аэродрома, — ответил Уралов.
— Разрешите водителям пойти в батальон старшего лейтенанта Шевченко.
— А мы что, хуже вас? — отозвалась Миля Абрамовна.
— Товарищи, сейчас главная задача — определить тяжелораненых, а через день медсанбат самоликвидируется, и я вам не командир, — сказал Уралов:— Но помните: пробираться через линию фронта можно будет только малыми группами.
— К Шевченко! Вместе с батальоном будем пробиваться!
19
Уже прошло два дня, как третий батальон с остатками штаба полка, со знаменем дивизии оторвался от преследования немцев и затерялся в лесах. Их было меньше ста человек. Две группы медсанбатовцев тоже присоединились к остаткам первого полка. Третья группа, которую возглавлял Уралов, решила пробиваться через линию фронта самостоятельно. С этой группой пошел и профессор Жоров.
Трудно было понять, обрадовался Шевченко или нет, но когда медсанбатовцы нашли батальон, сказал:
— Хорошо, что снова вместе, — и улыбнулся.
И медсанбатовцы поняли, что они приняты в батальон и не будут в нем обузой. Сказано, старший лейтенант Шевченко свой человек.
— А где комбат? — спросил Павел.
— Наверно, погиб, — ответил Фролов.
— Как погиб?! — удивился Шевченко.
— И Журавлевой в ту ночь не стало.
— Журавлевой? Зину мы похоронили...
«Может, где-то вблизи Зины и труп Травинского лежал, — гадал Шевченко. — Тогда ведь снег сыпал. Не мог же он дезертировать или к немцам податься. Может, они ко мне шли с какой-нибудь просьбой? Странно!»
Полина Бочкова увидела комиссара Криничко, бросилась к нему:
— Тарас Тарасович, вам письма! С аэродрома в медсанбат привезли.
Она достала из вещмешка два уже помятых письма.
— Спасибо! — обрадовался тот.
Он быстро разорвал конверты, пробежал одно, другое. Полина заметила: у него дрожали руки.
— Одно ответ на мой запрос. А это от разведчика Симко. Еще лечится в госпитале. Орденом Красного Знамени награжден. Мечтает попасть в свою часть. Не знаю, что и ответить.
— А ваши нашлись?
— Нет, — углубились складки у его рта. — По-видимому, погибли...
И когда Полина повернулась и быстро ушла, Шевченко шепнул Тарасу Тарасовичу:
— Тянется Полина к вам...
Криничко поднял голову.
— Я люблю свою жену, Павел Остапович...
— Ведь все равно жену не вернете... Пожалейте ее.
— Вы, наверно, неправильно понимаете наши отношения. Она меня уважает. Я ее тоже.
На третий день там, где по карте значилось село Старичка, у опушки леса окруженцы встретили группу женщин и стариков. Они свозили на санках убитых.
— А где же вы живете? — спросил Павел седенького старика, одетого в латаный-перелатаны овчинный полушубок.
— На опушке леса наше селение, там в землянках мы прижились.
«Прижились», — полоснуло словно острым ножом по сердцу это слово.
— Хоронить-то некому, вот мы, старики и женщины, решили их предать земле. А земля крепкая, на два аршина промерзшая.
— Что слышно о немцах, папаша?
— Тут от самого-то боя немцев не видно, там, наши рассказывают, ихние войска, в Буерове. Еще сказывали, в двух километрах отсель много раненых. В Хрущевке.
Старший лейтенант достал карту.
— Отец, отсюда до Хрущевки не два, а целых четыре километра.
— Ну, я и кажу — два с вершком, — старик улыбнулся, и из-за вялых посиневших губ сиротливо выглянули два сохранившихся зуба.
Шевченко подумал: «Откуда там раненые? Там вроде и боя не было».
— А Бугровку вы обходите, — забегая вперед, говорил старик. — Там видимо-невидимо супостатских войск.
— Вы что, сами видели?
— Народ сказывает... Вон дымок вверх тянется, там наше селение. Землянок немец не спалит. Пойдемте! Пойдемте! Там обогреются, передохнут солдатушки.
Шевченко, Криничко, Фролов, Копейкин и Сабиров шли по натоптанной тропе за стариком. Начальник штаба полка старший лейтенант Круглов взял немного вправо, остановился и подал сигнал командиру роты лейтенанту Поздняку. Через минуту сюда двинулась целая колонна.
— В Соловьевке еще давеча красноармейцы дрались. Сказывают, много головушек положили. А вы не оттель?
— Нет, — ответил разговорчивому старичку Шевченко.