— Тут тоже полегло много и немцев, и наших. Хочет немец русский корень извести... Но, думаю, зубы обломает... Вот и моя землянка. Слепил еще осенью кое-как, не век же в ней жить.
— Вы что же, ее не запираете?
— А зачем? Брать-то нечего. Хороший человек, чай, ничего и не возьмет. А супостата и замок не удержит.
— Один живете?
— Почему один? Со мной невестка. Жену похоронил. Сын в армии воюет где-то. А дочку супостаты в Германию угнали.
В землянке было темно и сыро.
Почти половину занимали нары из жердей, на которых солома и тряпье. В углу грубо сколоченный столик в четыре табуретки.
— Ну, я пойду, не буду помехой, — сказал старичок. — Может, бабам сгожусь, — и, открыв дверь, закричал; видно, обращаясь к детворе: А вы чегось тута, чертенята? А ну, марш отсель!
В землянке остались Шевченко, Криничко, Круглов. Подошли Рахимов и Поздняк. Медработников Шевченко не пригласил.
— Охранение выставлено? — спросил Шевченко у командира роты Поздняка, как только тот появился на пороге.
— Все в порядке. Лично проверил.
— Ну, что будем делать? — глухо заговорил Шевченко. Лицо его, исхудавшее, с воспаленными запавшими глазами, заросло рыжей щетиной. В течение недели он не брился.
— Передохнем. Разобьемся на группы и будем пробиваться черев линию фронта, — предложил Криничко. Он, видно, простыл, то и дело доставал из кармана кусок парашютного шелка и вытирал нос.
— А если все вместе?
— Большой группой не пробьемся, — возразил Круглов. — Тут пословица «вместе и батька легче бить» не подходит! — и улыбнулся.
— Ну, что ж, начальник штаба, готовьте списки групп, вздохнул Шевченко. — Все могут быть свободными.
Шевченко, Криничко и Рахимов пошли по землянкам. Люди лежали на нарах, на полу. В одной из землянок черненький худенький парнишка лет двенадцати в ватной фуфайке сидел на лавке и наматывал новые обмотки. Мальчик тщательно расправлял их и уверенно бинтовал ногу. Увидев командиров, он оставил свое занятие и обратился к Криничко:
— Товарищ командир, возьмите меня с собой.
— Ты еще маленький.
— Я в разведку ходить буду.
— Нет, не время сейчас. Пойдут наши части в наступление, тогда...
— А возьмут? У меня и немецкий автомат есть.
— Ну, тогда возьмут, — улыбнулся Шевченко. — Обязательно возьмут.
Мальчик вздохнул и вышел из землянки.
Протяжно застонала Рая Шайхутдинова. Миля Абрамовна толкнула ее в бок, та повернулась. Горяинов спал сидя. К ному прислонилась Людмила Лебедь. Вдруг Горяинов открыл глаза.
— Кого пошлем в Хрущевку к раненым? — спросил Криничко.
— Я могу пойти со Снегиревой или Варфоломеев. Они в соседней землянке, — ответил Горяинов.
Пошли в соседнюю землянку.
Облокотившись на стол, спал Варфоломеев. Его растолкал сержант Фролов. Проснулась и поднялась Алла Корнеевна. Ее шинель была в соломенной трухе. Варфоломеев неуклюже поднялся, стал перед Шевченко.
— Пойдете в Хрущевку, — обратился Шевченко к Варфоломееву. — Там, говорят, много раненых. С вами пойдет Снегирева, Лебедь, Фролов. Лейтенант Поздняк выделит вам еще трех бойцов. Думаю, достаточно. Вы старший. Будьте осторожны. Мы будем ждать вас здесь сутки. Потом уйдем.
— Куда?
— На северо-восток.
Ординарец Сабиров принес два дымящихся котелка с кашей: Шевченко и Криничко.
— Вопросы будут?
— Нот вопросов, — ответил Варфоломеев. — Разрешите выполнять?
— Вы будете здесь обедать? — спросил командиров боец Сабиров.
— Ставь на стол твои котелки.
Шевченко достал из-за голенища валенка ложку, попробовал;
— И это называется кашей...
— Соли нет.
— Я тебя не упрекаю. Это я просто так сказал.
— А что, вполне съедобная каша, — похвалил Криничко и обратился к Шевченко:— Ты вот что, командир, всхрапни маленько. Вторые сутки глаз не смыкаешь.
— А комиссар?
— Я потом. Посмотрю, как хоронят бойцов.
— Вы передайте, чтобы с нашими не ложили немцев. Я побреюсь и немного вздремну.
Шевченко спрятал ложку, прилег в углу на солому.
— Товарищ Сабиров, согрей воды для бритья.
Бойцы лежали рядом друг с дружкой, чтобы было потеплее, как в ночном. Подняв воротник полушубка, ослабив ремень, Шевченко закрыл глаза и тут же оказался в родном селе на Снови. Их село приметное: лес под боком река, поля ровные, чернозем.
Осиновые перелески. А березовые рощи, заросшие черничником! В них входишь, как в беседку, залитую солнцем, как в храм.
Атласом зеленеют заливные луга. У покосов разлит запах меда. Вот и сейчас в руках Павла коса. Он идет за отцом, видит только его спину. Рубаха отца на плечах потемнела от пота. Коса у Павла старая, лезвие стерлось. Ломит спину, но он старается не отстать. Травостой высокий, густой. Когда ведешь косой, чувствуешь, как напрягаются все мышцы. А мохнатые фиолетовые, цветущие, словно перламутровые пуговицы, кашки, длинноногие былинки тимофеевки, остролистый пырей, высокий аир, напоминающий сабли воинов, — перед ним никнут и ложатся в высокий покос.