Он открыл глаза, то ли от того, что она так пристально его разглядывала, или эта её потребность осязать его, передавалась на расстояние, то ли организм отдохнул и начал оживать. Марина снова была рядом, и он облегчённо выдохнул:
— Значит, это был не сон, как хорошо!
— Петенька, как ты себя чувствуешь, тебе лучше?
— Несравнимо! Лежать в тёплой чистой постели, когда за тобой ухаживает любимая девушка, намного лучше, чем валятся в клетке на снегу, — пошутил он. Но шутка видимо была неудачной, у Марины на глаза навернулись слёзы и, она, найдя его руку, принялась её целовать и просить прощения.
— Мариш, ты что? — встревожился Пётр, — не вина твоя, а заслуга, что я ещё живой! То, что ты сделала, это настоящее чудо! Ты меня спасла! Как тогда, помнишь, к бабуле на себе, считай, притащила! Теперь всё будет хорошо! Как же я соскучился по тебе! Только не плач, пожалуйста…
Она, заулыбавшись — он всё помнил, — смахнула слёзы, нехотя отпустила его руку и пошла за лекарством:
— Нам надо сделать тебе укол, но имей в виду, я никогда этого раньше не делала и, боюсь, — оправдывалась Марина, набирая из ампулы в шприц лекарство.
— Не бойся, всё получится, я тебе доверяю на сто процентов, — попытался он её успокоить.
— А, напрасно, — сказала Марина, будто бы об уколе, имея в виду совсем другое. Её мучительная проблема, не дававшая забыться ни на минуту, придавала сказанному совершенно иной смысл.
Петр с трудом перевернулся на живот, и Марина увидела какие-то странные иссиня-чёрные кровоподтёки на его спине, они были длинными, параллельными по обе стороны лопаток:
— Что это? — замерев от нового неприятного открытия, спросила девушка.
— Хлыст, — просто ответил он.
— Это сделал тот, о ком я думаю? — Марина затаила дыхание в ожидании ответа.
— И о ком я всё время думаю…
Укол, оказалось, сделать не просто, из-за сильной худобы пациента, девушке представлялось, что игла попадёт в кость, если её воткнуть на две трети, но обошлось:
— Повезло, — выдохнула она, — а теперь, будем тебя откармливать…
Дед Матвей, как только забрезжил поздний зимний рассвет, собрался на станцию. Раз в неделю старик исправно запрягал свою Милку в сани, и они отправлялись за новостями: газетами, письмами и посылками. Другого транспорта зимой в их Калиновке не бывало. Да и летом-то Милка была самой лучшей машиной для этих мест. Михеич также встречал редких зимних гостей, но было одно время среди зимы, когда народ валил валом — это Новый год! В Новый год, люди начинают верить в сказку и надеяться, что именно в эту самую долгожданную Новогоднюю ночь с ними произойдёт чудо! Калиновка, находясь в глухой тайге, словно была на краю Вселенной, так, где же ещё совершатся чудесам, как не здесь? Да, к тому же Новый год — семейный праздник — дети, внуки, их друзья, все торопились с поезда попасть к деду Матвею в сани, зарыться в сене, да в тёплых овечьих шкурах и катиться по укатанной зимней дороге, среди спящего под искристым снегом леса, покой которого только и нарушал их смех, да звонкий колокольчик под дугой у Милки. Уже сам этот путь среди заснеженного дремучего леса, был дорогой в сказку. Но пока рановато, до праздников ещё три недели…
К вечеру дед Матвей воротился, и сразу к соседке. Обстукав свои огромные подшитые валенки от снега, он вошёл в сени, а затем в избу:
— Васильевна, получи известие!
— От Маришки, давай-давай? — вытирая мокрые руки о подол фартука, обрадовалась Матрёна.
— Почему-то от Верки, внучки моей, — удивился старик, — разглядывая конверт.
— А, коли от Верки, так открывай, да читай! — Михеич разорвал конверт, вытащил чистый сложенный листок, развернул его и отставив руку на полметра от глаз, щурясь прочёл:
— Матрёна Васильевна, Марина велела срочно передать, чтобы Вы ждали в гости Михаила! — дед Матвей вертел листок в поисках чего-нибудь ещё, а Матрёна произнесла странную фразу:
— Это вряд ли…
Пётр поочерёдно, то ел, то спал, но заметно шёл на поправку, только кашель пока упорно не проходил. Уколы Марина делала уже смелее и увереннее. Она заботливо и нежно смазывала раны и язвы на его теле разными снадобьями, ему, конечно же, было больно, но он только морщился и терпел, зато у неё разрывалось от боли сердце, и почти каждый раз она не могла сдержать слёз. Он даже шутил, что мази — это лишь прикрытие, она лечит его своими волшебными слезами. А, ещё у него обнаружилась острая потребность в том, чтобы Марина была всегда рядом, просто так, он хотел видеть и слышать её, и ощущать. В её небольшой однушке, помимо разложенного широкого дивана, который и представлял спальное ложе, было ещё раскладное кресло-кровать. Когда Петра только привезли, девушке казалось, что верным решением будет перебраться на него, пока он не поправиться, чтобы чем-то ему не навредить. Но буквально на вторую ночь, эта благая идея была отвергнута, как бредовая и с той, и, с другой стороны. Они должны были быть вместе, рядом, как можно ближе друг другу. Слишком долгая разлука заставляла наверстывать упущенное время. Нестерпимая жажда просто касаться любимого, слышать его дыхание, разглядывать любимые черты, когда он безмятежно спит, и даже оставлять лёгкий невесомый поцелуй на его теле, оказалась не то, что желанием, а жизненно-важной потребностью. Пётр заявлял на полном серьёзе, что как раз этот близкий неразрывный контакт и является самым главным условием успешного лечения, а не всякие там уколы. Где-то на периферии сознания, мозг девушки, совершенно автономно, не спрашивая её желания, всё время производил некое сопоставление каждого факта, напоминавшего о времени, проведённом с двойником Петра, и каждый раз выводы были не в пользу Михаила. Не было у неё этого всепоглощающего чувства любви и нежности к тогдашнему, как она думала Петру. Да, они спали вместе на этом диване, да физическая близость не вызывала у неё отторжения, не было никакого неприятия на этом уровне. Но вот такой жгучей неутолимой жажды, хотя бы просто, протянув руку, дотронуться до его ямочки на подбородке, пока он спит, запустить пальцы в эти кучерявые дебри на его груди, просто слегка прижаться к его горячему животу спиной, ощутить приятную тяжесть его руки на своём плече, чтобы даже во сне чувство единения не оставляло ни на минуту — ничего этого не было! Скорее, она любила в нём свои воспоминания, те самые недолгие ночные часы там, в тайге или в бане у бабки Матрёны, когда он был наполовину медведем, и которые они урывками отвоёвывали у злодейки судьбы, чтобы побыть вместе…