Гаврила между тем подхватил мой чемодан, открыл багажник главной машины и, не торопясь, уложил поклажу внутрь. Потом обошёл машину и остановился рядом со мной.
— До встречи, Николай Арсеньевич, — сказал он негромко.
— До встречи, — ответил я и уже было потянулся к ручке задней двери, чтобы сесть в салон.
И тут за спиной прозвучал знакомый голос:
— Братец!
Я обернулся.
Марина почти бежала по дорожке от ворот — волосы в косах слегка выбились, легкое пальто она, кажется, накинула наспех. Щёки у неё были румяные от холодного воздуха или от спешки, а в глазах таилось всё сразу: обида, тревога и упрямство.
— Решил уехать не попрощавшись? — выдохнула она, и прежде чем я успел что-то ответить, обвила меня руками за шею и прижалась. Крепко. По-настоящему.
Я почувствовал, как её пальцы сжались у меня на спине, как вздох прервался на полуслове. Она стояла молча, не двигаясь, и только тихо, почти шёпотом, прошептала мне на ухо:
— Не сгинь там, в этих болотах. Пожалуйста.
Я не ответил сразу. Только поднял руку и погладил её по спине — осторожно, как в детстве, когда ей снился дурной сон.
Сейчас она уже не была ребёнком, но обнимала так же — крепко, с нажимом, будто могла удержать, если захочет.
Мы стояли неподвижно, прижавшись щекой к щеке, как будто время на секунду замерло между вдохом и выдохом. Воздух был прохладный, пахло пылью с дороги, листвой и чем-то домашним. Может быть, её духами, знакомыми с детства.
Марина не отпускала. Плечи её чуть дрожали, не от холода, а скорее от чего-то, что она не хотела показывать. Я не торопил. Просто стоял, пока она не отпустила сама.
Спустя несколько долгих секунд она с неохотой ослабила хватку. Сделала полшага назад, посмотрела на меня снизу вверх и, не говоря ни слова, быстро поцеловала в щёку. Лёгко, но так, что на коже остался едва ощутимый след.
Потом развернулась и направилась к особняку. Быстро, почти торопливо. Пальто развевалось сзади, волосы выбились из косичек. Она не обернулась. Ни разу. Просто шла — прямая, решительная, как будто если обернётся, то всё сорвётся с места.
Я стоял ещё мгновение, глядя ей вслед. Потом открыл заднюю дверь и сел в машину.
Салон был тихий, глухой, пах новой кожей и деревом. Кресло оказалось мягким, с плотной поддержкой под поясницей, обитое тёмной кожей без лишних швов. Я откинулся на спинку, положив ладони на колени.
Спереди, через зеркало заднего вида, на меня взглянул водитель. В глазах — ровное ожидание, ни суеты, ни вопросов.
— Едем, мастер регент? — уточнил он.
— Едем, — ответил я и прикрыл глаза. Веки налились тяжестью, и стало вдруг по-настоящему тихо.
Арсений Сергеевич медленно поднялся с кресла, опираясь ладонью о подлокотник. Движения были сдержанными, точными, как у человека, привыкшего контролировать каждое своё проявление — даже когда он один.
Он подошёл к окну и, не спеша, двумя пальцами отодвинул край тяжёлой шторы. Тотчас открылся вид на подъездную аллею.
Кортеж уже отъезжал от особняка. Машины одна за другой медленно катились по гравию, почти бесшумно, фары резали утренний свет. На крыше одной из машин едва заметно колыхался флажок.
Арсений Сергеевич смотрел, не моргая, как будто хотел зафиксировать в памяти этот момент — не из сентиментальности, а скорее для порядка. Затем пробормотал:
— Счастливого пути, Николай.
В голосе прозвучало облегчение пополам с усталостью.
Он на секунду задержался у окна, следя, как машины скрываются за воротами. Потом опустил штору, аккуратно разровнял складку и вернулся к креслу.
Сел не торопясь, положив руку на подлокотник, закинул ногу на ногу. Лицо оставалось спокойным, но в глубине взгляда мелькнула тень. Коротко. Как неуловимая догадка, что не всё в этой истории так надёжно, как хотелось бы.
Пока всё шло по плану. Договорённости были соблюдены, нужные люди дали добро. Никто не задал лишних вопросов, никто не стал указывать на возраст или неопытность нового регента. На то, что род его ещё слишком молод, чтобы в одиночку удерживать земли.
Все сделали вид, что поверили. А может, им и не нужно было верить — им нужно было своё.
У каждого был интерес. И каждый из тех, кто участвовал в продвижении, ожидал выгоды. Не немедленно, но вовремя. Николай, с его манерой держаться в стороне, с его привычкой жить отдельно от системы, подходил для этого как нельзя лучше. От него требовалось лишь одно: не мешать.