Через некоторое время Бэйлок вытащил стекляшку из глаза и взял в руки лист бумаги, на котором он составлял опись с рассчитанной ценностью каждого изумруда.
— Заново огранить камни, расплавить платину, обрамить их снова, и они должны будут принести нам около сорока, — сказал он.
— Сорок тысяч, — мечтательно откликнулся Доомер.
Бэйлок нахмурился:
— Меньше, чем они стоят.
— А столько они стоят? — спросил Доомер.
— В общем и целом сто десять тысяч, — ответил Бэйлок.
Харбин посмотрел на изумруды. Он говорил себе, что они провели хорошую операцию и он должен быть доволен. Он удивлялся, почему не чувствовал себя довольным.
— Нам лучше побыстрее сворачиваться, — сказал Бэйлок. Он встал из-за стола, прошелся туда-сюда и снова вернулся в центр комнаты. — Полагаю, нам следует отправляться завтра же. Утречком собраться и делать ноги. Отвезти изумруды в Мексику.
Харбин покачал головой.
— Почему нет? — спросил Бэйлок.
Харбин ничего не ответил. Он вытащил бумажник и разорвал на мелкие кусочки свое водительское удостоверение и регистрационную карточку. Повернулся к Доомеру:
— Напечатай новые карточки и позаботься о «шеви». Сделай это быстро. Сделай новую обивку, прямо сейчас, покрась его, расплавь номера. Поменяй все.
Доомер кивнул, а потом спросил:
— В какой цвет его покрасить?
— Мне нравится оранжевый, — сказала Глэдден.
Харбин едва взглянул на нее, ожидая, когда заговорит Бэйлок насчет Мехико. Он знал, что Бэйлоку есть что сказать насчет Мехико.
— Сделай его тускло-оранжевым, — продолжала Глэдден. — Мне не нравятся яркие цвета. Они дешево смотрятся. Они все похожи один на другой. Когда я покупаю одежду, я всегда покупаю ее мягких цветов. Хорошего вкуса. Классно выглядящую. Сделай машину дымчато-оранжевую, или серо-оранжевую, или цвета оранжевого загара.
Доомер вытащил изо рта пивную бутылку:
— Не понимаю, о чем ты говоришь.
— Я хотела бы иногда разговаривать с женщинами. Если хотя бы раз в месяц я могла бы поговорить как леди с другими леди, я была бы счастлива.
Бэйлок потер пальцами свою плешивую голову. Он нахмурясь посмотрел на изумруды:
— Я говорю, что завтра мы выезжаем и направляемся в город Мехико.
— А я говорю «нет». — Голос Харбина прозвучал спокойно.
Бэйлок продолжил так, словно Харбин вообще ничего не говорил:
— Завтра — наилучшее время, чтобы отправляться. Как только мы поменяем все в машине, отправимся в Мехико и сбудем товар с рук. Сделаем это по-быстрому.
— Только не завтра, — возразил Харбин. — И не на следующей неделе. И не в следующем месяце.
Бэйлок поднял глаза:
— Как долго ты собираешься ждать?
— От шести месяцев до года.
— Это слишком долго, — занервничал Бэйлок. — Слишком много всего может случиться. — И затем по каким-то неведомым причинам он посмотрел в упор на Глэдден, и глаза его сощурились, почти закрылись. — Навроде того, как в тупых фильмах. Навроде идеи перекрасить автомобиль в ярко-оранжевый цвет.
— Я не сказала «ярко-оранжевый», — огрызнулась Глэдден. — Я сказала тебе, что не люблю ярко-оранжевый.
— Навроде того, чтобы попасть в общество, — продолжал Бэйлок. — Навроде того, чтобы поближе познакомиться со слугами на Мэйн-Лайн.
— Оставь меня в покое. — Глэдден повернулась к Харбину. — Скажи ему, чтобы оставил меня в покое.
— Навроде того, чтобы заиметь высокие идеалы, — не унимался Бэйлок. — Заиметь хороший вкус. Чтобы был виден класс. Первое, что мы вскоре узнаем, — оказывается, она вращается в высшем обществе.
— Заткнись, Джо! — завопила Глэдден. — Я свела знакомство со слугами, потому что это был единственный способ осмотреть место. — И она снова повернулась к Харбину. — Почему он все время ко мне придирается?
— Первое, что мы узнаем, — продолжал подколки Бэйлок, — она вышла в свет и вращается в обществе на Мэйн-Лайн. К нам сюда будут приходить богатые люди, чтобы поиграть в бридж, выпить чаю и посмотреть на наши изумруды.
Харбин повернулся к Глэдден:
— Выйди в коридор.
— Нет, — отозвалась Глэдден.
— Отправляйся, — сказал Харбин. — Выйди и подожди в коридоре.
— Я останусь здесь. — Глэдден дрожала мелкой дрожью.
Бэйлок одарил девушку хмурым взглядом:
— Почему тебе не нравится то, что он тебе говорит?
Глэдден повернулась всем телом к Бэйлоку:
— Черт побери, заткни свою поганую глотку!
Харбин почувствовал, как что-то внутри его начинает набирать обороты, что-то там начинает завариваться. Он знал, что это было. Такое случалось и раньше. Он не хотел, чтобы это случилось снова. Он старался подавить это, но оно продолжало движение и уже подбиралось к горлу. Бэйлок сказал:
— Утверждаю, что завтра нам надо отправляться. Я утверждаю...
— Отвали! — Голос Харбина разрезал комнату. — Отвали, отвали...
— Эй, Нэт... — начала Глэдден.
— И ты тоже!
Харбин вскочил со стула и взял его в руки. Стул взлетел в воздух, затем просвистел мимо стены, задев по пути кухонный шкаф и наполовину пустую бутылку с пивом, и шлепнулся на пол. Дыхание Харбина напоминало треск сломанного механизма. Он умолял сам себя остановиться, но остановиться уже не мог. А они стояли и смотрели на него, как смотрели уже много раз, когда такое случалось. Они не двигались. Они стояли и ждали, когда все кончится само собой.
— Вон отсюда! — прокричал Харбин. — Вы все, убирайтесь!
Он бросился на койку Бэйлока, его ногти насквозь прошли через простыню, потом зацепили матрац, пальцы разрывали и простыню и матрац так, словно пытались разодрать постельные принадлежности на нитки.
— Вон отсюда! — выкрикнул он. — Убирайтесь и оставьте меня одного!
Компаньоны по очереди осторожно покинули комнату.
Он стоял на коленях над одеялом, раздирая простыни, разрывая их до тех пор, пока они не превратились в мелкие клочья. Он несколько пришел в себя, скатился с одеяла, пнул стол так, что тот повалился набок, и драгоценные камни рассыпались по полу.
Он лежал на полу среди изумрудов, камни впивались ему в тело, но он этого не чувствовал. Он прикрыл глаза и прислушался к голосам в коридоре. Самым громким был голос Доомера, он звучал так громко, что перекрывал голос Бэйлока. Глэдден пронзительно кричала что-то, чего он не мог разобрать, но он знал, что произошло. Ему хотелось остаться лежать на полу и дать этому наконец случиться. Но он поднялся с пола и, слушая вопли Глэдден, пошатываясь, двинулся через комнату к двери.
И вот он уже был в холле, уже бросился между Доомером и Бэйлоком, обхватил руками колени Доомера, тесно прижавшись плечом к его бедру, сильно упираясь в пол ногами. Затем он переместил руки еще немного ниже и рванул так, что Доомер вместе с ним оказался на полу.
Глаза Доомера его не видели. Доомер смотрел сквозь него, на Бэйлока. На лице Бэйлока наблюдалось достаточно явное выражение печали. Левый глаз Бэйлока вздулся и был лилового цвета, а бровь рассечена.
Медленно поднимаясь на ноги, Харбин произнес:
— Ну ладно, все кончено.
— Ничего не кончено, — всхлипнул без слез Бэйлок.
— Если ты так полагаешь, — сказал Харбин, — не стой здесь и не раздумывай. Доомер вот он — прямо перед тобой. Если ты хочешь его ударить, давай начинай.
Бэйлок не удостоил ответом Харбина. Доомер поднялся на ноги и теперь стоял, потирая лоб так, словно у него началась дикая головная боль. Несколько раз он открывал рот, собираясь что-то сказать, но, похоже, был не в состоянии подобрать нужные слова.
Глэдден зажгла сигарету. Она наградила Харбина осуждающим взглядом:
— Все это — твоя вина.
— Я знаю, — отозвался Харбин. Не глядя на Бэйлока, он пробормотал: — Может быть, если бы некоторые люди перестали меня доводить, этого бы не произошло.