- Что с ним?
- Змея укусила, вот!
- Змея?!
Тихон похолодел, застыл на секунду и кинулся на пол к мальчику.
- Где?
- Да палец, палец!
- Ааа! Умираю, я умираю! Мамааа!
Опасно укусить могла только гадюка, он это знал. И знал, как выглядит её укус. Ему и самому однажды досталось.
- Какая змея? Как выглядела?
- Не знаю! Там! - по бледным веснушкам лились слёзы.
- Серая? Чёрная?
- Нет. Красная такая… с коричневым. Их там две было.
- Красная… - Тихон туго соображал. - Принеси аптечку из машины. Быстро! Там открыто.
5
На огромном оранжевом небе висело красное Солнце. Оно медленно уходило под землю, и можно было тысячу раз слышать про то, что Солнце - огромный пылающий шар, а Земля – маленькая, привязанная к нему планета, а всё равно верить как в детстве - красное усталое Солнце проваливается в чёрную землю. Ложится спать.
Веки тяжелели, наполнялись килограммом песка, тоже тянулись к самой земле. Горячий лоб пылал краской стыда. В животе до сих пор тихо и ритмично подёргивалось отзвуки долгой отчаянной истерики.
Справа сидела мама. Она обнимала за плечи, дула на горячую голову. Уйди, уйди, уйди, не надо, и без тебя тошно. Не жалей меня пожалуйста…уйди, уйди, уйди. Но он молчал. Не было сил сопротивляться этой ласке. Только терпеть. Терпеть и стараться не провалиться в тяжёлый сон.
Слева сидел тот, кто накормил его супрастином и промыл ранку, не обращая внимание на вопли и слёзы.
Очень хотелось понять, о чём они говорят. Ведь о нём говорили, о ком же ещё! Да ещё и смеялись. Но в голове было тяжело, горячо и сумрачно.
- …медянки, это медянки…
- …не ядовитые, нет…
- …так странно… напугался…
- …напугался… напугался…
- …медянки…медянки…медянки…
Лучше бы умереть, вот что. Тогда не опозорился бы. Тогда бы они поняли. Поняли… Что поняли? Он закрыл глаза и сразу увидел красную змейку - треугольная голова, узкие глазки, высунутый дрожащий язык. Медянки, это медянки!
- Мама!
- Тшш… Пошли-ка спать.
- Нет!
Внезапная вспышка бодрости. Взгляд, брошенный на медно-красный круг. Ярость. Усталость от ярости. Усталость от всего и сама по себе. Ну и пусть говорят. Ну и пусть это Солнце уйдёт навсегда. И пусть! Тяжёлые веки наливались подступавшей тьмой и становились прохладными. И он падал куда-то, а там были змейки, много змеек, и все тянули к нему тупые треугольные головки. Медянки были все из меди, как инопланетные роботы, они скрежетали металлом, они пришли его убить. А ещё был друг, и он смеялся. А ещё был этот…
Он вздрагивал и во сне сжимал мамину руку. А мама никуда не уходила. Она прилегла рядом, согревала его своим теплом и что-то бормотала. На секунду он понял, что они уже в постели, на свежих простынях, пахнущих утюгом. И пусть.
В окно смотрели равнодушные холодные звёзды. Тихон курил во дворе. Змейки уснули под камнем. Лягушки зарылись в ил. Тёмно-синие деревья шелестели над крышей, и были они до неба.
6
Он сложил в рюкзак нож, две петарды, спички, фонарик и три таблетки сухого горючего. Подумал и положил куски пластмассы от старых игрушек - хорошо воняет, когда горит. В банку из-под драже насыпал стиральный порошок и удобрения для маминых орхидей - какие-никакие, а всё-таки яды. Долго рылся в сарае, пока не нашёл дедовы рукавицы, покрытые на ладонях шкуркой. Варежки тоже взял - два слоя лишним не будут. Топор брать побоялся - могут заметить.
- Ты куда? - спросила мама.
- Гулять.
- Я же оладьи напекла! Как ты любишь…
- Потом поем. Я скоро.
- А рюкзак зачем?
- Я! Скоро! - уже на пороге, не оборачиваясь.
А по дороге всё думал, какое у неё было лицо. Наверное, злое. Точно, злое. Она же пекла, старалась. Пусть теперь сами жрут эти дебильные блины.
Что-то не давало покоя, тормошило в глубине, в том месте, где сходятся спереди рёбра. Как будто маленький холодный человечек шевелил лапками и просился наружу.
А может, и не злое. Может, она расстроилась. Растерялась. Пекла свои блины, пекла, и хоба! - никому не надо. А и пусть.