Канарелли заволновался:
— У меня у самого куча денег в Уэстоверском банке. Эти плуты вывозят мои деньги из страны и играют на повышение.
— Это их право. Они могут пускать в оборот ваши денежки, как им заблагорассудится. Я вызвал вас сюда, чтобы узнать, не хотите ли вы сплавить что-нибудь в Канаду.
— Конечно, хочу. Канада вообще отличное место для человека, ведущего такие дела, как я.
— Для того, о чем вы думаете, Мексика — лучше. Но для хранения золота — нет лучше Канады.
— Скажите, — заторопился Канарелли, — может быть, приготовить самолет для перевозки моего золота?
— Пожалуй, — согласился адвокат. Потом, немного подумав, прибавил: — Предоставьте мне заняться самолетом, а вы снеситесь с банком.
Рэкетир кивнул головой, придвинув к себе один из телефонов и снял трубку. Пока он вызывал номер, Мирберг разглагольствовал о том, как хорошо, что членом их фирмы состоит депутат Конгресса, всегда находящийся в курсе финансового положения.
— Уэстоверский банк? Соедините меня с мистером Ричардсом… помощником директора Ричардсом. Мистер Ричардс, говорит Джо… Я хочу снять некоторую сумму со своего счета… семьсот пятьдесят тысяч… нет, наличными, никаких чеков… нет, не банкнотами… Я предпочитаю в звонкой монете… в золотой монете… что такое? Почему нельзя? Вы поговорите с директором? Знаете что, я сам поговорю с директором… Да, соедините меня с ним.
Снова наступила пауза, во время которой Канарелли сидел с трубкой возле уха, устремив глаза на Мирберга.
— Чорт знает что! Изволь разговаривать с директором, чтобы вынуть свои денежки! Алло! Говорит Джо Канарелли. Я хочу снять с моего счета семьсот пятьдесят тысяч золотом… Что? Нарушенное денежное обращение?.. Мне известно, что оно нарушено, потому-то я и… Нет, в банкнотах я не хочу. Вот что, мистер Литтенхэм, я приеду переговорить с вами… Хорошо, сейчас буду.
Он бросил трубку, вскочил на ноги и направился к дверям:
— Он говорит, что в настоящий момент выплачивать деньги золотом — означало бы подводить правительство. Пойду сейчас к нему и скажу: пусть либо выдаст мне золото, либо выкроит мне долю из того, что он переправил в Канаду.
Мирберг призадумался:
— Об этом можно намекнуть, и то только в крайнем случае. Я не стал бы, пожалуй, особенно нажимать.
— Какого чорта! Пусть платит золотом или уступает часть отправленного в Канаду. Раз обещал вернуть мне деньги, должен платить.
Он вышел из комнаты.
Мирберг поднял брови и начал щипать свой бритый красный подбородок.
— Понимаете, кроме Канарелли, я не знаю ни одного человека, у которого есть деньги и который поделился бы с нами прибылью, — сказал он.
На это Каридиус ответил, что Канарелли, вероятно, уже опоздал; во всяком случае, надо надеяться, что рэкетир будет добиваться осуществления своих притязаний лишь в законных пределах.
Мирберг показал головой:
— Беда в том, что Джо всегда ждет от других людей такой же абсолютной и безоговорочной верности своему слову, какую соблюдает сам. Но это уместно только среди рэкетиров. Он не хочет понять, что в почтенных финансовых кругах выполнение всякого договора зависит от того, что выгоднее — выполнять его или вести судебный процесс.
Каридиус ушел из конторы, сожалея, что затеял это дело. Но как только он вышел на улицу, его мысли вернулись к мисс Литтенхэм. Он даже чуть не послал ей телеграмму в Вашингтон, чтобы сообщить о часе своего приезда. Когда он вторично приехал в аэропорт, он услыхал крики газетчиков: «Постановление правительства о сдаче всего золота в казначейство! Читайте постановление о сдаче золота в казначейство Соединенных Штатов! Штраф и тюремное заключение! Кто не сдаст дяде Сэму своего золота, сядет в тюрьму! Читайте постановление о золоте!»
Каридиус вышел из такси и купил газету. Одного взгляда на заголовки было достаточно, чтобы убедиться, что последний день для добровольной сдачи золота в национальный банк истек. Отныне владеть золотом в Америке было незаконно.
28
Когда Каридиус вошел, наконец, в свою канцелярию, Мэри Литтенхэм поднялась из-за стола и пошла к нему навстречу.
Она пожала ему руку, но когда он захотел обнять ее, она мягко, но решительно уклонилась.
— Нет, Генри, нет, не сейчас, не здесь… мы не должны вступать на этот путь…
— Но, Мэри, где же и когда? Я всю ночь напролет думал о вас… Я глаз не сомкнул.