И я вдруг вспомнила.
Да, точно, две недели назад Дэлл даже не стал пробовать тот пирог. Обычно он всегда все пробовал, даже если не был голоден – просто делал мне приятное, – а тут пробубнил «не хочу» и ушел. Я подумала – настроение. Тем же вечером спросила его, собирается ли он делать на новый год «залп» и услышала то, чего не ожидала услышать никогда:
– Скучно. Каждый год одно и то же. Давай просто купим в магазине?
В магазине?! Его любимые «петарды»? Да он за право быть устроителем светового шоу каждый год ругался с друзьями – мол, какие покупные, если свои красивее? Они отговаривали – много работы, он упрямился как бык – любил свое занятие.
А тут в магазин предложил сам…
Одна вытянутая на поверхность странность тут же потянула за собой и другие: Дэлл стал часто смотреть вечерами телевизор. Никогда не смотрел, а тут на тебе – сидит по часу, щелкает пультом, ворчит, будто пытается забыться. Бывает, что и с виски. Несколько раз поднимался в спальню с заплетающимися ногами, заваливался спать прямо в одежде – как будто пытался от чего-то сбежать. Он стал смотреть мимо меня – как будто на меня, но в то же время мимо. Взгляд рассеянный и чуть растерянный, как у человека, частично потерявшего память. А потом еще мой вчерашний вопрос о том, доделал ли он «Мишек?»
«Мишками» мы называли подвижные бомбы «М6С» – заказ сделали ему уже давно, собирались через несколько дней забрать, он сам рассказывал.
И Дэлл почти минуту вспоминал, «какие такие Мишки», хотя сам же выдумал это слово.
Вспомнил. И отчего-то стал недовольным, как будто я, как сварливая жена, наступила на больную мозоль.
Опять настроение?
А, может, это не он, а я? При угасающих чувствах люди любят на кого-нибудь перекладывать ответственность – мол, все стало в тебе раздражать: крышку от зубной пасты завинчиваешь не так, вилками в раковине гремишь, волосы твои по всей ванной собираю…
Но Дэлл меня не раздражал, он просто… как будто больше не был моим прежним Дэллом.
Разве так бывает? От отчаяния хотелось грызть локти.
В спальню я вошла в начале первого – мой возлюбленный уже спал. Прямо поверх одеяла, на животе, почему-то в одном носке.
Я вздохнула.
(Sirius Eyes – Loneliness)
– Стивен, он как будто болеет…
– Как будто? Или болеет?
Что на это ответить?
В гостиной Лагерфельда я сидела сутки спустя, и за последние двадцать четыре часа не случилось ничего нового, только старое – Дэлл ощущался все более чужим. За окном пасмурный и чистый, похожий на аккуратную старушку в кружевах зимний день, но праздничного настроения ноль – не хочу встречать Новый Год, делая вид, что все в порядке.
Док уловил мое шаткое настроение и попросил:
– Расскажи мне, что именно навело тебя на мысли о его болезни?
Я занервничала. Мы сидели за пустым столом, и комкать пальцами было нечего, кроме ремня собственной сумки.
– Он… не такой, как раньше. Рассеянный, вспыльчивый. Стал выпивать перед телевизором вечерами.
– Пока не вижу ничего криминального.
– Он часто смотрит не на меня, а мимо.
– Мег, – оборвали меня мягко и смущенно прочистили горло, – может,… это личное?
«Мол, может, у вас полоса «охлаждения»? Или просто поссорились?»
Сам того не подозревая, Стивен задел за живое – за те самые мои собственные саднящие мысли о том, что это возможно «личное».
– Может быть. Вот только мы не ссорились.
Теплые глаза цвета древесного меда смотрели внимательно. Лагерфельд всегда оставался доктором и не отправлял «пациентов» восвояси лишь потому, что те что-либо не могли объяснить внятно.
– Еще симптомы?
– Он стал забывать некоторые вещи…
– Какие?
– Например, о том, что ему срочно нужно доделать заказ с «Мишками».
– Да? Уже интереснее.
– Он даже не сразу вспомнил о том, что это такое – «Мишки». И еще предложил купить фейерверк для Нового года в магазине…
Теперь Док смотрел на меня так, будто я рассказывала сказки.
– Наш Дэлл?
Как будто уже «не наш».
Мой протяжный вздох вместо ответа.
– Знаешь, если все так, как ты говоришь, я не могу понять одну вещь – почему Одриард не пришел ко мне сам? Ведь Дрейк всех нас научил самодиагностике, и уж минимальные отклонения от нормы мы заметить способны.
– Он не замечает.