Я повел его обедать на открытую всем ветрам террасу припортового ресторана. Мы выпили графин белого вина, ели сырое филе сардин. Я полностью сосредоточился на еде, ожидая, когда он расслабится. Белоснежное мясо сардин отливало голубым перламутром. Когда я заказал кофе и попросил принести счет, мне показалось, что он готов к откровенности, но он решился на нее лишь поздно вечером, упомянув ситуацию в Ливии, где он часто бывал.
– Государства больше не существует. Институты не работают. Идет гражданская война…
– Контроль над страной пытаются взять исламисты.
– Мое правительство пытается способствовать стабилизации положения в регионе. Как вам известно, есть группировки, которые занимаются истреблением национального достояния. Разрушены мечети в старой части Триполи, памятники в двух уникальных древнеримских поселениях, пережившие почти все невзгоды…
– Так чего ты хочешь от меня?
– Некоторые ливийские руководители считают, что лучше вывезти из страны определенное количество этих сокровищ, чем позволить их уничтожить.
Я все понял. Левент был достойным сыном своего отца.
Одним из главных финансовых источников исламистам Ирака и Сирии служила – наряду с нефтью – незаконная торговля древностями. То, чего они не разрушали, выставлялось на продажу. Левент явился ко мне как к эксперту с предложением помочь ему наладить такую же сеть в Ливии. Я попросил его дать мне немного времени на размышление и организовать несколько предварительных встреч с заинтересованными лицами. Рим приготовила ему гостевую спальню, и на следующее утро он с нами простился.
Левент постучался ко мне в дверь в поворотный момент моей жизни. Чеки, которые я в последние три года получал от моего издателя, ускорили мое отдаление от Национального центра научных исследований и позволили мне отказаться от двух-трех срочных археологических проектов, хотя на протяжении последних двадцати лет я каждую зиму проводил на раскопках, обычно вдали от места своего постоянного обитания. Неожиданный успех книги об Александре Македонском необратимо изменил течение моих дней.
В основу книги «Александр», написанной по заказу издательства научной литературы с улицы Эколь, легли мои очень давние заметки. Небольшая по объему, она состояла из дневниковых записей, сделанных мной во время раскопок, моих собственных размышлений и цитат из греческих, персидских и арабских историков. Обычно такие книги расходятся тиражом не больше трехсот экземпляров. Но одна радиостанция предложила мне написать по ее материалам короткие семиминутные «рассказики», которые все лето транслировала в ежедневном режиме. В результате тираж взлетел до небес, книгу сметали с полок магазинов, она вышла в карманном издании и так же быстро раскупалась, ее перевели на другие языки.
Я недолго колебался. Моя мать недавно умерла, и я запер ее дом и выставил его на продажу. Моя страна начала меня утомлять, как и мои современники. Им каким-то удивительным образом удавалось сочетать в себе подавленность и спесь, не говоря уже о вере посредственным политиканам. Меня не покидало ощущение, что мир, в котором я вырос, – со своими незыблемыми устоями и так называемыми нравами, то есть со всем тем, что раньше вызывало во мне отвращение, – что этот мир исчезает у меня на глазах. И мне порой было его жалко.
Моя «научная» карьера клонилась к закату. Я повернулся спиной к копателям могил, добровольно приблизился к гильотине пенсии и перебрался сюда.
Если уж тебе суждено провести жизнь среди развалин, пусть это будут твои собственные.
Я купил в Ла-Марсе, близ Туниса, виллу «Тамариск». Неподалеку от побережья, в той промежуточной зоне, что пунктиром огибает все Средиземное море и отделяет деньги от нищеты. А прошлое – от настоящего. «Где я смогу почувствовать себя дома?» – вопрошал Ницше. Здесь, в этой огромной мавританской хибаре, малость грязноватой и сырой в зимние месяцы, я впервые почувствовал себя дома.
Мне шестьдесят два года. Я среднего роста, худощав, черноволос, все еще достаточно энергичен, я ем, пью, способен заниматься сексом, и в моей щетине проглядывает всего несколько седых волосков. Я решил, что свой новый возрастной сезон проведу на этих тунисских землях. «Новый или последний?» – спросил меня Левент, унаследовавший от отца и чувство юмора.
Снаружи мой дом выглядит неказисто – никакого сравнения с соседними патрицианскими виллами, со всех сторон окруженными зарослями бугенвиллей и охраняемыми людьми в черном, не выпускающими из уха наушника для круглосуточной связи с хозяином. Одним словом, ничего выдающегося, хотя облупленный фасад вовсе не лишен элегантности: на нем черной смолой выведено категоричное: «БЕН АЛИ! ВАЛИ ПОДАЛЬШЕ!» К порту спускается пустырь, царство худосочных кошек, загаженный мусором и заваленный плавником. Я поддерживаю дом в относительно приличном состоянии. Тунисские мастера сделали мне ремонт. Я не поскупился и обставил дом удобной мебелью, хоть и без излишеств.