- Каменное? Почему вы так думаете?
- По всему... по вашей жестокости... По тому, как вы оставляли безответными мои письма. Ведь я так страдала... По вашей холодной философии.
- Вовсе не холодной. Разве обман лучше? Отношения между людьми должны быть правдивыми, ясными...
- Будь они не так ясны, мне не пришлось бы страдать...
- Я не хотел вас обидеть, Зулейха. Я имел в виду...
- Вы любите только свои книги, Мехман. Больше ничего...
- Я готовлюсь для жизни, для борьбы. А в книгах я черпаю для этого необходимые знания.
- Ах, Мехман, - перебила его Зулейха, - даже разговор, простой разговор вы превращаете в научную лекцию.
- Лекции - дело полезное, - пытался отшутиться Мехман.
- Какой вы сухой, Мехман!
- Я только хотел сказать, что надо стремиться к знаниям.
- Нравоучения, одни нравоучения! Сухие наставления из учебников... Вот если бы у вас в груди билось настоящее сердце!.. Тогда... Только подушка моя знает, как я мучаюсь, страдаю... Днем я скрываю слезы. Но вам этого не понять, вам не понять, в какую страшную бурю я попала!
- Если все это искренне. Если это правда... то я... то мне жаль...
Мехман был охвачен смятением. Жизнь развернула перед ним новую страницу, полную заманчивого, загадочного, непонятного содержания.
Зулейха щелкнула замочком сумки, вынула белый платочек и вытерла мокрые ресницы.
- Пусть это унизительно для девушки, но я не могу молчать. Чувство сильнее меня... Я раскрыла вам свое сердце... не смейтесь надо мной...
Мехман растерялся вконец.
Они постояли еще в каком-то неопределенном молчании, потом тихо, почти без слов, взволнованные, разошлись.
Обратно Мехман шел, как слепой. Он ничего не видел перед собой, все заслонил образ плачущей девушки.
Удастся ли ему забыть все это, оторвать, оттолкнуть от себя эти мягкие, нежные руки, удастся ли ему жить так, как он жил вчера и еще сегодня днем? Удастся ли? Он не знал этого...
7
В ярком свете ламп струились и переливались складки бархата. Просторная сцена утопала в цветах.
Актовый зал был празднично разукрашен. Около пятисот принаряженных, аккуратно причесанных студентов, студенток и преподавателей собрались здесь... На выпускной вечер пришли и родственники, и знакомые. И, конечно, тетя Зулейхи, секретарша, с сестрой и племянницей находились среди самых почетных гостей в первом ряду.
Зулейха не сводила глаз с Мехмана, сидевшего на сцене в президиуме.
И опять, как и пять лет назад, профессор Меликзаде, заканчивая свое выступление, назвал имена выпускников, сдавших экзамены на отлично. Тут же в торжественной обстановке он вручил им дипломы. Первый диплом, который Меликзаде достал из папки, принадлежал Мехману.
- Все пять лет этот студент учился только на отлично, - заметил декан и приветливо помахал рукой. - Мехман. Прошу вас подойти.
Раздались дружные аплодисменты. Мехман неловко протиснулся между тесно поставленными стульями, вышел вперед и взял свой диплом. Профессор обнял Мехмана, потом крепко пожал ему руку.
Снова в зале вспыхнули аплодисменты. И дольше всех хлопала в ладоши Зулейха. Опомнившись, она оглянулась и увидела, что аплодирует одна. Девушка смутилась и низко наклонила голову.
Мехман уже вернулся на свое место, В этот момент он с болью в сердце вспомнил свою старую учительницу, гроб которой четыре месяца назад он вместе с товарищами нес на своих плечах. Как будто седая Мелике-ханум была здесь, на этом торжестве, как будто она опять с материнской лаской разговаривала с Мехманом, наставляла его: "Сын мой, помни, чистая совесть... незапятнанное сердце..." Мехман посмотрел в зал, ему очень хотелось увидеть в этом многолюдном зале свою мать. Но Хатун не пришла, хоть он и пригласил ее. Постеснялась.
Взгляд Мехмана остановился на секретарше, скользнул по Зулейхе. Какая она эффектная сегодня. Ее красное платье пламенеет, как букет роз.
Задумчивый Мехман спустился в зал. Официальная часть закончилась. Начался концерт. В антракте секретарша подошла к Мехману, познакомила его со своей сестрой Шехла-ханум.
- Это мать нашей Зулейхи, дорогой Мехман, - сказала она многозначительно.
Полная женщина средних лет, казалось, вся сверкала - черный блестящий шелк платья, черные блестящие огненные глаза, чуть навыкате, с длинными подкрашенными ресницами.
- Поздравляю вас, Мехман, - сказала она с улыбкой. - Я от души рада вашему успеху. Я пришла сюда сегодня только ради вас...
Секретарша не отпустила Мехмана, усадила его между собой и Зулейхой, и так до конца они все вместе слушали концерт.
Мехмана страшно тяготило, что они расположились здесь на глазах у всех, все вместе, как одна семья, - притихшая Зулейха, тетка, которая так фамильярно обращается с ним - то берет у него из рук программу, то теребит его за рукав, то угощает конфеткой. И мать Зулейхи, с ее покровительственной, все понимающей улыбкой...
Но как уйти, не оскорбив девушку? Она-то ведь ни в чем не виновата... И Мехман сидел и терзался.
Концерт окончился, и Мехман облегченно вздохнул. Публика двинулась к выходу, Мехман хотел попрощаться и уйти, но в такой тесноте нельзя было протолкаться вперед, и он пошел вместе с женщинами. Так они вышли на улицу. Тетя-секретарша болтала без умолку, не давая никому и слова сказать. Дойдя до угла, она свернула к себе домой, даже не сомневаясь, что молодой человек проводит сестру с дочерью. Шехла-ханум, Зулейха и Мехман шли молча, только изредка перебрасываясь короткими замечаниями. Шехла-ханум, много видавшая на своем веку, следила за каждым словом и движением Мехмана. Его тяжелое и сдержанное молчание, вызванное не робостью, а какими-то другими чувствами, выражение какой-то внутренней гордости на лице не ускользнули от ее внимания. Но пожилая женщина только самонадеянно усмехнулась. Как только они подошли к дому Шехла-ханум, Мехман остановился.
- Ну, я пойду, - сказал он. - Спокойной ночи...
- Неужели вы так рано захотели спать? - удивленно спросила Шехла-ханум.
- Нет, но я... я пойду...
Шехла-ханум засмеялась и взяла Мехмана за руку.
- До сих пор, молодой человек, вы останавливались у этого подъезда, а теперь я открываю вам дорогу выше, - решительным тоном сказала она. - И потом, я хочу угостить вас сладостями, которые я приготовила в честь успешного окончания вами института... Вас ожидает еще плов с шафраном...
- Спасибо большое, но мама одна дома, и она ждет меня.
Зулейха посмотрела на свои золотые часики, усыпанные драгоценными камнями.
- Даже детям еще рано ложиться спать, - сказала она и с нежной веселостью взглянула на Мехмана: - Куда вы так торопитесь?
- На самом деле, слишком рано еще ложиться спать, - сказала Шехла-ханум и, подхватив Мехмана за руку, потянула его наверх. Они поднялись по каменной лестнице на второй этаж. Шехла-хаиум позвонила, домработница открыла дверь, они вошли. Мехмана попросили сесть, он сел и, озираясь по сторонам, смущенно оглядывал роскошные ковры, вазы, вышивки, безделушки. Шехла-ханум сама заварила чай, налила в стаканы, расставила их на блестящем подносе и подала к столу, покрытому белоснежной скатертью. С шумом и грохотом она раскрыла дверцы буфета, перебрала банки, полные разных варений, наконец, остановила свой выбор на пяти сортах. Потом она обратила внимание гостя на печенье шекер-бура, липкое от масла и сахара, ресхваливая себя и свое искусство. Шехла-ханум говорила и громко хохотала. Стараясь подзадорить Зулейху и Мехмана, она стала высказывать свои суждения о молодежи.
- Молодость - это золотая пора, услада жизни. Но она проходит. И жизнь становится кислой, как зеленая алыча. - Шехла-ханум высоко подняла крашеные брови. - Покойный отец Зулейхи был таким вот, как вы, молодым человеком, когда я с ним познакомилась. Каждое мгновение в те дни можно приравнять не только к месяцу, но даже к целому году счастливой жизни... - Шехла-ханум явно кокетничала, щурилась и поправляла волосы, стараясь показать розовый маникюр на толстых пальцах. - Однажды он, бедный, опоздал на свидание. Мне чуть не стало дурно от волнения. Я была такая чувствительная. Когда он пришел, я отвернулась от него, обиделась. А он достал из кармана эти часы, надел на мое запястье. - Шехла-ханум указала на драгоценные часы, сверкавшие на руке дочери. - Он сказал: "Вот причина моего опоздания. Ты не должна обижаться". Я была не согласна с этим. Я сказала: это правда, что большинство женщин можно купить за золото, но я даже за сотни кусков этого желтого металла не отдам свою свободу. Властвовать буду я, а не золото... Хотя, конечно, это были очень дорогие часы...