- Мехман...
- Снимай, я приказываю! Предательница!
- Мехман...
- Они, как змея, обвились вокруг твоей руки. Дышать с тобой одним воздухом, спать с тобой рядом, слышать биение лживого сердца - это ужаснее, чем упасть в пропасть, кишащую ядовитыми змеями...
Шехла-ханум, подслушивавшая за дверью, побледнела, как бумага. Зулейха без чувств упала на ковер. Мехман наклонился и снял часы с ее руки. Шехла-ханум открыла дверь. Увидев эту картину, она перестала кривляться и завыла.
- Надо врача... Пожалей будущего ребенка своего, только начавшего шевелиться в утробе матери. Ведь она любят тебя, она без ума от тебя...
- Вы довели ее до пропасти, - выкрикнул Мехман. - Вы, Шехла-ханум Мамаева. Это вы вонзили мне в спину кинжал! Вы!
И, с силой рванув дверь, он выбежал из комнаты.
Не оглядываясь, шел он, почти бежал в прокуратуру. Человек в калошах, как тень, семенил за ним по пятам. Мехман не заметил его, - он вошел в помещение, порылся в кармане, достал ключ, открыл несгораемый шкаф, поднес маленькие часы к уху, с ужасом прислушался, бросил их в шумно захлопнул дверцу.
"Пятно! - воскликнул он. - Золотое пятно... - И вдруг заплакал от боли, от стыда, от обиды...- Ты права, мама, - мысленно говорил он, - твоя предсказания оправдались. Из другой закваски тесто, мы разные люди, Шехла-ханум..."
Но как стереть теперь это пятно? Как смотреть в глаза учителям, друзьям, всем знакомым и незнакомым людям. Он стоял, прислушиваясь к тишине, словно обвиняемый. Сейчас судья спросит: "Как мог ты допустить это?" И снова начали медленно тикать часы. "Где они тикают? Ведь они в несгораемом шкафу, за толстой дверцей. Откуда же тогда эти звуки? Почему они не умолкают?." Мехману казалось, что звук этот будет теперь преследовать его всю жизнь, как погребальный звон. Он смело вышел на поле сражения, не оглядываясь, ринулся в борьбу и не заметил, как сзади занесли над ним нож... Его вложили в руку Зулейхи, женщины, которая, казалось, так его любила... Коварство, обман, надругательство. Озноб сотрясал все тело Мехмана, тупо болела голова... Почему он так мало интересовался жизнью Зулейхи? Почему подавил свои сомнения? Ведь он сомневался, сомневался...
"Часы привезла мне мама. Я пошутила, что купила их..." - "Да разве у меня одни часы, дорогой зять? Я подарила их дочурке..." - "Так кто же подарил, Шехла-ханум? Кто подарил их тебе, Зулейха?" Надо было тогда спросить, так спросить, чтобы ответили правду. Не Шехла-ханум - эта не скажет, - Зулейху! Не как прокурор, как муж спросить... И вдруг Мехмана будто обожгли: "Пожалел бы хоть ребенка своего, только начинающего шевелиться в утробе матери!"
Значит, Зулейха беременна... Он не знал того. Как она была бледна, когда упала на пол... Как бледна. Он не пожалел ее, ушел. Но в утробе ее билось и дрожало маленькое хрупкое тельце... Может быть, ему - этому созданию - не хватало воздуха. А он ушел, не помог.
Кто это - мальчик с черными кудрявыми волосами или красивая с высоким лбом девочка? Снова в глазах Мехмана засверкали слезы. Отец не пожалел свое дитя, своего первенца...
Волосы зашевелились на голове у Мехмана. В стекле, лежавшем на письменном столе, он увидел свое отражение - тонкие белые нити появились в его волосах.
Так же рано поседела Хатун, когда узнала о смерти мужа.
Мехман печально покачал головой.
"И все-таки, несмотря ни на что, - надо сохранить совесть в чистоте. Не стоять, опустив руки, разбитым, растерянным, а двигаться, действовать!
Распутать эти сети, разорвать любой ценой. Ты хорошо сыграл свою роль придурковатого старика, Калош. О, ты совсем не дурак. Ты ловко вел игру. Как же цепко хватается старое за новое, как мертвое не хочет оторваться от живого! Но все равно - живое, новое победит!"
- Действовать по закону! - произнес Мехман вслух. - Только по закону.
Сжимая голову, он мучительно думал. "А если пострадает дитя, кто тогда будет его убийцей? Я? Нет, ты - жалкое отребье проклятого старого мира, ты, Шехла-ханум. Пусть будет так! Я напишу обо всем прокурору республики, пусть он решит. О, как развяжутся завтра языки у врагов, как обрадуется Кямилов! Хоть он и отстранен от должности и на его месте уже сидит Джаббарзаде, Кямилов не уезжает из района. Завтра он начнет вопить, посылать в центр телеграмму за телеграммой, поднимет шум. Золотые часики как вещественное доказательство будут приобщены к делу. Позор, позор!"
- Что же делать? - повторил опять Мехман. Но он не колебался больше, решение его было твердо: - Действовать по всей строгости закона. Начать следствие.
За стенкой раздались шаги.
- Муртузов!
- Да, товарищ прокурор, - встревоженно ответил тот. - Я здесь... хотел немного поработать...
- Несите сюда дело Мамедхана.
Муртузов обнял короткими реками толстое, разбухшее дело, торопливо принес и положил на стол прокурора. Он овладел собой и, словно ничего не утаивая, не чувствуя за собой никаких грехов, стоял перед Мехманом, наивно мигая ресницами.
- Сядьте, Муртуз Муртузов.
Следователь сел на краешек стула.
- Ну, куда привело вас следствие об этом убийстве, Муртузов?
- Вы изволите спрашивать о деле Мамедхана?
- Да, следствие по делу об убийстве Балыш.
Муртузов высоко поднял брови и вздохнул, развел руками, стараясь выразить своей жестикуляцией, каких трудов, стоило ему это дело.
- По правде говоря, весь ход следствия показывает, что бедного Мамедхана мы засадили напрасно... Эта Балыш была большой бездельницей, привыкшей к скверным вещам. Тут есть показания... характеристики. Эта женщина поняла, что в конце концов все равно опозорится, и, испугавшись общественного мнения, совершила покушение на свою жизнь, то есть сама повесилась...
Муртузов хлопнул по папке, вид у него был самодовольный. Испуг его уже прошел, он начинал верить, что Мехман примет условия Калоша. Да, они крепко держат теперь в руках все нити судьбы этого заносчивого прокурора.
Следователь говорил теперь непринужденно, свободно, даже чуть покровительственно.
- Нужно сказать, что это было очень сложное дело, товарищ Мехман... Муртузов поднял редкие брови. - Но, к счастью нашему и во имя справедливости вообще, удалось раскрыть... Клянусь своей головой, товарищ прокурор, жизненный опыт - очень большое дело! - Муртузов выпрямился и принял горделивую позу. - За эти годы мы тоже кое-чему научились, кое-что усвоили. Нападаешь на след преступления, видишь - так все закручено, как будто рыбацкая сеть после бури... тысячи узлов переплелись, смешались... Стараешься, трудишься, из кожи вон лезешь, припираешь людей к стене, ловишь с поличным, устраиваешь очные ставки... Боишься, как бы преступник не выскользнул из рук... И снова возникают тысячи новых узлов... - Муртузов вдруг вскинул глаза на Мехмана, стараясь разгадать, что делается у того на душе. Окончательно ли он смирился, окончательно ли он сдался? От такого упрямца, как молодой прокурор, всего можно было ждать... На всякий случай он старался произвести выгодное впечатление.
- Смотришь и видишь: вот нитка зацепилась за нитку, потом узелок соединился с другими узелками, и весь мир уже опутан... Засучиваешь потихоньку рукава, берешься за ручку и - скрип-скрип пером, начинаешь поиски этой правды, пропавшей среди бесчисленных узлов. Идешь направо, идешь налево, иногда по нескольку месяцев днем и ночью с фонарем в руке блуждаешь в хаосе, перепрыгиваешь с волны на волну, с гребня на гребень, пробиваешься сквозь густую пену, наконец где-то на самом неожиданном месте - ты даже вообразить не мог этого, - иногда даже на очень неглубоком месте вдруг прибираешь к рукам конец нитки и начинаешь постепенно-постепенно разматывать... Наконец все становится ясным. Наконец-то и нити, в узлы в твоих руках... И как только ослабнет узел с одного конца, смотришь, на другом конце тоже начинают развязываться, как будто сами собой, остальные узлы - один за другим, и все становится ясным, как в зеркале... Вот это вы должны понять и усвоить... - Муртузов увлекся своим красноречием, упивался собственными рассуждениями. Наконец-то он утолил свое желание поучать Мехмана, направлять его. И следователь говорил, говорил без конца.