Тем временем мост приближался. Вот уже первый вагон начал проезжать его. И Лена решилась — она, вдохнув побольше воздуха в грудь, выпрыгнула из поезда, скатившись в небольшой овраг. Решив долго не находиться на одном месте, радуясь тому, что смогла сбежать, Лена, с трудом превозмогая боль, поднялась и осмотрелась. Впереди — лес и горы, сзади, там, куда уехал поезд, — мост и, наверное, какой-нибудь населенный пункт. Девушка, быстро сделав свой выбор, пошла вперед, к горам. Хоть ей и хотелось повернуть назад, пройти мост и поискать там какое-нибудь убежище, но она не могла этого сделать. Она понимала, что если ее пропажу заметят, то будут искать в самом ближайшем населенном пункте, где, скорее всего, ее и найдут.
Когда Лена уже начала пробираться в глубь леса, то до нее дошел далекий свисток поезда — наверное, ее пропажу заметили. Не жалея сил, забывая о боли, Лена побежала вперед. Ей было холодно, шагать через глубокие сугробы было неудобно, ушибленные ноги и руки болели, но она бежала. «Так, — подумала Лена, петляя между деревьями, — дело не пойдет. Они сразу найдут меня по следам. Мне нужно, нет, необходимо что-то придумать. И, причем, как можно скорее».
Идея пришла к Лене сразу. Точнее, Лена сама пришла к ней — лес напополам делила неширокая река. Что было самым удивительным — ее не затянуло льдом, хотя вокруг и лежал снег. Девушка понимала, что у нее нет другого варианта. Если она и дальше будет идти лесом, то ее легко найдут. А вот река…
Лена, подойдя к краю берега, наклонилась и макнула палец в воду. Холодная. Она должна решиться, должна сделать это. Хотя бы потому, что ей уже начал мерещиться лай собак, доходивший до нее откуда-то издалека.
Лена решила пройтись еще немного. Она петляла между деревьями, путая следы, делала по два или три круга вокруг одного дерева. Она то отбегала глубже в лес, то снова возвращалась к реке. И вот, дойдя до широкой ели с огромными ветвями, Лена остановилась и, аккуратно развернувшись, вернулась по своим следам к реке. «Сейчас или никогда», — решила она, смотря на черную воду, и аккуратно зашла в реку.
Вода была до ужаса холодной. К счастью, река была неглубокой — ей по пояс, местами по грудь, — так что Лена вместо того, чтоб плыть, просто шла по дну. Ей хотелось сейчас же вылезти из воды, но она не могла. Ее могут найти. «Нельзя выходить, — подбадривала она себя. — Ты делаешь это не ради кого-то, а ради себя. Ради спасения самой себя. Так что иди… Хотя бы еще немного стоит пройти — надо уйти от своих же следов подальше».
Решив хоть как-то отвлечься от мыслей о холоде, девушка решила поразмыслить о том, почему она оказалась в поезде, который ехал без остановок, только в один конец. «Начнем по порядку, — думала Лена, пытаясь унять дрожь во всем теле. — Допрос. Эрдман ничего не узнал из него, потому что его прервал Шнайдер. Он пытался вытянуть из меня хоть что-то, но у него ничего не вышло. Потом он подловил меня в парке, пытаясь отвлечь от агента (если, конечно, агент был агентом, а не простым прохожим). Но и тогда он ничего не узнал, лишь преследовал меня. Потом он, выйдя, если это можно так назвать, из бара, увидел меня и Шнайдера. Это так вообще ничего не могло ему дать… Хотя, нет. Это могло дать ему повод думать, что меня и штандартенфюрера связывают какие-то отношения. Дружеские, например. И снова допрос, перед которым я узнала, что Клаус пропал и, возможно, даже пойман, и потому я бежала в Швейцарию к якобы тетке. Теперь уже Эрдман требует, чтобы я сказала ему правду, потому что мой „дружок“ все ему сдал. И он утверждал, что я советская шпионка. Но он мог блефовать. Какой дружок меня мог сдать? Клаус? Я не верю. Он не мог. Да, его могли схватить, но он бы не сдал. Тогда кто другой? У меня больше нет „дружков“. Разве что Томас… Но он даже не знал об этом. Я могла ему выдать себя, лишь проверив его паролем, что я так и не сделала. Значит, Эрдман блефовал. Он просто действовал наугад, и чутье его не подвело. Видимо, поняв, что я в сознании ему ничего не скажу, оберштурмбаннфюрер решил завершить допрос камфарным маслом. Да только вот тут ему не повезло — наверное, Вольфсон ввел недостаточно масла, потому что я сама все еще удивляюсь, как выдержала это. Насколько я помню, то все люди сдаются на камфаре, все после нескольких капель говорят абсолютную правду. А я?.. Нет, тут уж Эрдману не повезло с врачом. И после того, как я более-менее отошла от камфары, Эрдман решил продолжить допрос, пригласив своих костоломов. Думал, что уж теперь-то я точно все расскажу. Но нет, у него и тут не сложилось. Наверное, поняв, что он проиграл, что взял не ту, он со злости не только на меня, но и на самого себя, отправил меня якобы в Дахау. Вот, наверное, и все. Но почему он просто не пристрелил меня? Так ведь было бы намного проще для него. Пуля в висок — и никто не узнает о какой-то девчонке, которую герр Эрдман подозревал в шпионаже. Зачем было сажать меня в какой-то поезд? Неужели это можно расценивать как помилование с его стороны? Черт, как же это все странно».
Остановившись, Лена оглянулась. Она ушла достаточно далеко, ее уже не будут тут искать, так что можно вылезть из воды. Ветер сразу же, как назло, обдал ее ледяным потоком по мокрой одежде. Лена, дрожа всем телом и чувствуя, как по спине пробежалась дрожь, думала, что точно застудит легкие, если, конечно, останется жива.
Спустя двадцать или тридцать минут, Лена остановилась на пару секунд перевести дух. Ей было тяжело идти, хотелось есть, веки слипались от недостатка сна, перед глазами все плыло. На пару секунд она даже задумалась о том, зачем она идет вперед, ведь если можно лечь тут и умереть от холода. Но она не хотела этого. Она хотела жить.
Зима. Она стоит посреди заснеженного поля. Вдалеке виднеются белоснежные шапки гор. В радиусе километра ничего нет: ни деревьев, ни кустов — ничего. «Что-то знакомое, — подумала Лена, оглядываясь. — Где-то я это все уже видела».
Она все еще оглядывается, пытаясь понять, откуда она знает это место. Девушка пытается понять, где она уже видела это. Тут она слышит лай собак. Не разбираясь в том, настоящий ли он или просто на нервной почве послышался ей, она начинает бежать. И бежит не куда-то, а к горам — ей кажется, что там она сможет найти укрытие.
С каждым шагом шагать становится все труднее — нога утопает в сугробе уже выше колена. Лена замерзает, ведь на ней только рубашка и юбка. В ботинки набился снег, который, тая, стекает и неприятно чавкает у ступней. Волосы, намокшие от пота и речной воды, почти сразу же замерзают, покрываясь небольшим слоем льда.
И тут Лена падает. У нее нет сил больше идти. Тело бьет дрожь, дышать из-за сломанных ребер невероятно больно, левая рука понемногу немеет из-за вывихнутого пальца. Она не знает, как долго она идет, много ли она прошла. Но вершины гор все еще далеко. А сил нет.
Кажется, она бежала от собак. Вот только реальны ли они или ей просто показалось? «Да пошло оно все к черту», — подумала русская, закрывая глаза.
Уже не чувствуя рук и ног, она утыкается лицом в снег, глотая горячие слезы. Лена не хочет умирать, она ведь так молода. Снег неприятно колет лицо, но она терпит. Из груди вырывается удушающий кашель, из-за которого ребра начинают болеть еще сильнее. Холодный воздух, как только она приоткрывает рот, обжигает все внутри. Закусывая до крови губу, девушка понимает, что это конец.
Но тут девушка чувствует прикосновение теплых рук к себе. Сначала ее берут за плечи, а затем поднимают на ноги. Но у Лены нет сил держаться на ногах, и она снова падает в снег. И снова прикосновение этих теплых ладоней — ее берут на руки, закутав во что-то теплое и мягкое. И такой же теплый и мягкий, как эта шинель или куртка, в которую ее любезно закутали, голос шепчет ей на ухо о том, что все будет хорошо.