- Спящими, - вынужден пояснить я. Мизинчик все также неторопливо исследует выщерблены стола.
Шериф пристально смотрит на меня, но с обратной стороны луны такой взгляд не означает ничего - ни раздражения, ни удивления, ни беспокойства. Так, телодвижение без последствий.
- Вы в своем уме? - пожалуй он даже не рассердился. Вопрос относится к разряду дежурных. Презумпция нормальности, требующая формального согласия собеседуемого.
- Это имеет какое-то значение? - продолжаю вяло отбиваться.
- Огромное. Либо я сажаю вас в психиатрическую клинику, либо в тюрьму за дачу заведомо ложных показаний, - Парвулеско выбрасывает стальные комочки на стол как игральные кости и грустно добавляет:
- Я не пугаю и не угрожаю. Я лишь констатирую факты. Этот город всех сводит с ума... Может быть, с помидорами что-то? Все чего-то видят, все что-то чувствуют... Количество жутких преступлений множится, но потом оказывается, к счастью или нет, что они существовали только в воображении законопослушных граждан. Все развеивается как дым, обращается в прах. Или вот случай из разряда забавных. Способный и уважаемый коммерсант оставляет работу в возрасте тридцати трех лет. Через несколько дней после этого он крадет у своего соседа бумажник, часы и плащ. На следующий день он покупает мотоцикл за 860 монет и платит за него банкнотой в тысячу монет. У него оказывается несколько таких банкнот. Тут обнаруживается, что он не умеет водить мотоцикл и ему приходится толкать его перед собой. Еще через день он отдает свой мотоцикл в починку в каком-то захолустье. Все это время он говорит окружающим, что убил свою жену и теперь направляется в город, где практикует врач. Между тем его неумение водить мотоцикл становится очевидным, и фирма, занимающаяся ремонтом, убеждает его вернуться в город поездом; мотоцикл обещают выслать вслед за ним. Спустя несколько дней мотоцикл возвращается обратно: "адресат неизвестен". Между тем, остановившись в гостинице, наш бывший коммерсант совершает несколько краж. Какую-то краденую обувь он продает сапожнику за три монеты. Он представляется редактором окружной земельной газеты и рассказывает о своем желании уехать заграницу. Он покупает три пары носков и фотоаппарат, но вечером его задерживают. И знаете, что самое забавное?
Сандра вновь не отреагировала, но довольный Парвулеско уже не нуждался в жалком подобии диалога.
- Самое забавное, что состава преступления нет. Человека препровождают в психиатрическую лечебницу. Он выглядит жалким, оборванным, опустившимся, а по поводу краж замечает, что каждый хоть раз в жизни оступается. Прогрессирующий паралич и последующее слабоумие. Все. Истории конец. Против спирохет в мозгу закон бессилен.
- Но жену он все же убил? - интересуюсь, ощущая странную близость к этому неведомому коммерсанту, который не выдержал, сломался под напором чужого существования. Что тут странного и необычного? Имя им - легион.
Парвулеско собрал пули и сжал их в кулаке. Придвинул руку к уху, словно надеясь услышать жужжание металлических мух. Мухи молчали. Зато где-то на пределе слышимости возник и повис раздражающий и беспокоящий звук, шум, предупреждающий о поломке, сбое в отлаженном механизме действительности, и чем слабее он звучал, тем непреодолимее должна быть проблема, без причин, но из разряда тех перводвигателей, к которым впоследствии протягиваются ослабевшие приводы мировой фабрики, чтобы урвать хоть слабый импульс, намек нового движения.
Руки вспотели, а во рту поселился сухой привкус яда. Хотелось пошевелиться, разгоняя тяжелое облако собирающейся грозы, но пристальный взгляд шерифа высасывал, вытягивал жизнь, электронные щупальца работающей видеокамеры проникали в черепную коробку и изумленно скребли пустоту и темноту давнего побега. Вот повод для торжествующего смеха, удовлетворенности от невинного обмана, но облегчения не приходило, а подступала к ногам та самая черная меланхолия, от которой только и спасала мертвая лунная поверхность. Надо было прыгнуть, оторвать подошвы от пустоты, из которой смотрела бездна, но бессильный мизинец прижимал самую крепкую нить.
- Беги, беги, беги! - вопили уроды, растворяясь в свете и шуме случайными, замысловатыми тенями.
- Вот так только ЭТО и происходит, - бубнил Парвулеско. - Вот так только ЭТО и случается. Без причин. Без симптомов. Без смысла. Без вознаграждения и отмщения.
- Не стоит жалеть, - соглашалась Сандра. - Мы постоянно что-то забываем. Мы постоянного кого-то забываем и они умирают для нас... Какая разница - в реальности или нет. Испаряются целые миры, так зачем же цепляться за пар?
Черный металлический зрачок поглощал взгляд и становилось понятно, что не спираль кружилась вокруг набухшей смерти, а - царапины, округлые, длинные, аккуратно ввинчивающие раскаленную пулю в тело. Дверь открывалась медленно, как в кошмаре, отъезжая, разворачиваясь немыслимой плотной плоскостью, запутанной и прихотливой, словно обвисшая насорожья кожа, выворачивая, выплевывая, выталкивая нечто огромно синее или громоздко черное, приращенное к устало извивающейся железке. Что-то каркнул шериф, вбрасывая кости судьбы и дотягиваясь до невероятно далеких прикладов, отдыхающих в другой вселенной, смотря почему-то не на дверь, а в окно, в слепящую голубизну покоя, порождаемую человеком. Слишком много движений. И никакой связи с миром, с судьбой. Потому что я вижу на переделе зрения, как Сандра резко подается вперед, утыкается лицом в свою папку, пальца неловко ломаются в запоздалом стремлении удержать жизнь, и в стеклянном воздухе повисают, расплываются громадные кровяные амебы с желтыми прожилками. Прочерчиваются прозрачные водяные пути вращающихся осколков, впивающихся в стол, в стену, расшвыривая неловко подставленные руки и дипломы, взрывающиеся плотными облачками битого стекла.