- Идея сумасшедшая, но не лишена убедительности, - согласился старик. - Спецслужбы так бы и поступили.
- И ты веришь в такую чушь? - удивился маленький паршивец. - Во все эти заговоры? Страшные тайны?
Старик раскурил трубку и наставительно произнес:
- В начале был заговор... А уж потом все остальное.
- От этого становится как-то... как-то неспокойно, - паршивец поежился. - Конспирация...
- Я знаю, что тебе не нравится.
- Мне все не нравится, - огрызнулся паршивец. - Особенно то, что ты меня пугаешь. Ты зачем меня пугаешь?
- Как на голых женщин смотреть, так это тебе не запрещено. А как показать правду жизни... - старик затянулся и выпустил в потолок густую струю дыма, как перекипевший чайник. Он был необычайно доволен.
Паршивец сидел на камине, болтал ногами и разглядывал статуэтки. Отвечать не собирался, догадываясь, что эту перепалку он проиграл.
Я смотрел в темноту. Что-то происходило... Тайное и страшное движение, рождение чего-то жуткого, черного, предназначенного лишь мне, потому что я оказался единственным бодрствующим в пропотевшем от кошмаров городе.
- В лунном свете на морском берегу среди заброшенных одиноких лугов, - внезапно продолжил старик, - когда вас угнетают горькие раздумья, вы можете заметить, что все вещи принимают желтые, причудливые, фантастические формы. Тени от деревьев движутся то быстро, то медленно, туда-сюда, складываясь в различные фигуры, распластываясь, стелясь по земле. В давно прошедшие годы, когда я парил на крыльях юности, все это заставляло меня мечтать, казалось странным: теперь привык. Ветер выстанывает сквозь листву свои тоскующие ноты; филин же гулко кричит, так что у слушающих его волосы принимают вертикальное положение...
Наступила тишина и в ее гулкой, резонирующей пустоте окончательно родился, порвал пуповину, задергался в отравленном воздухе отчаянный, обезумевший вой, вой с захлебыванием, с удушливым клокотанием и слепой злобой ко всему, что только посмело в страшный час покинуть свои тайные убежища. Вой на грани и за гранью слышимости, промораживающий и околдовывающий невероятным сочетанием замершей природы и рождением нового, галлюцинативного пейзажа, который прорывается сквозь плаценту внутрь, в содрогающееся и агонизирующее тело, размалывая и пожирая остатки разума и отблевывая куски паранойи.
- Что это... - паршивец даже не смог выдавить из усиливающегося страха интонацию вопроса.
- Псы, - все равно отвечает старик, - обезумевшие псы, которые наконец-то разорвали свои цепи и убежали из далеких хижин, которые бегут по полям, то там, то здесь, внезапно впав в бешенство.
- Они не могут сойти с ума, - жалобно уговаривает, заклинает уже свершившееся маленький паршивец. - Они лишь звери...
- Не звери, а псы... То, что всегда и постоянно существует рядом, то, что рождается диким, но постепенно очеловечивается, впитывает гнилостные эманации своих хозяев, злобой или преданностью скрывая свое пробуждение, выпрыгивание из природной гармонии, где нет добра и зла, в треснувший мир вседозволенности... И ты еще утверждаешь, что они не могут сойти с ума?! Да только это им и предстоит... Только здесь - выход...
Паршивец сжимается на своем насесте, скрючивается, прячет лицо в ладонях и всхлипывает. Старик продолжает хладнокровно курить. В нем что-то изменилось, отразилось от яви, где все встало не так, где метастазы сомнения расплывались по самым обычным и скучным вещам, и темные щупальца теперь трогали его кожу, подправляя воображаемую маску.
- Я не хочу, не хочу... - бормочет паршивец и раскачивается, как будто ему ведомо горе, по-настоящему человеческий вкус утраты.
- Такое когда-то должно было случиться, - говорит старик. Не утешает, не отвлекает, а просто равнодушно объясняет. - Такое могло случиться и вот оно произошло. Мы слишком неосторожно играли роль провожатых... Ха, мы думали, что все нужные карты у нас на руках, но ошиблись.