Работа, которую мы выполнили, до смерти мне осточертела. Надоели эти несчастные литовцы, надоел мой патрон-землемер, а главное — я осточертел на этой работе самому себе.
И вот все бросил. Да, братец, бросил и сбежал...
Когда я отъезжал, патрон мой так расчувствовался, что крепко обнял меня и пустил слезу. Черт знает, откуда взялась такая сентиментальность у старого коня и последнего циника! Просил писать ему о себе, где и чем буду заниматься, и, если что, возвращаться к нему на работу. Утешил даже, что, закончив тут все дела, переезжает в белорусскую шляхетскую околицу, где мне будет интересно и хорошо.
Но прости, братец. Когда садился за письмо, думал, что испытаю радость и решительно обо всем напишу тебе. И вдруг потерял всякое желание писать. Поэтому кончаю.
Вечером пойду на белорусскую вечеринку, про которую случайно узнал, зайдя в книжную лавку за книгами.
Интересно — что я там увижу.
Завтра, если будет настроение, опишу тебе все подробно.
Живи, братец, работай, учись и будь весел, чтобы никому не пришлось учить тебя так, как ты учишь сейчас меня... До встречи!
Твой «слабый» Лявон.
***
Было уже после девяти, когда он поднимался по тесной лестничке в Белорусский клуб.
«Интересно, что я здесь увижу?» — с какой-то сладостной тревогой шептал самому себе и сам себя уговаривал не рассчитывать на что-то особенное.
«Что ж, белорусы — народ бедный, сознательных людей — горсть, откуда же быть у них богатому клубу? Но и очень уж захудалый выбрали угол, даже мусор не убрали на лестнице».
«Сейчас — лето, люди в разъездах, возможно, никого из знаменитостей и не увижу, но все может быть — и, на мое счастье, будут тут Купала, Колас или еще кто-нибудь из поэтов или из редакции «Нашай нівы»,— хоть посмотрю на них, хоть послушаю, стоя в сторонке, как они говорят...»
Так он думал. И удивился, когда увидел, что двери закрыты и никого возле них нет, никто не впускает, не выпускает. Что это значит? Может, не туда попал? Но ведь дали ему этот адрес, да висит вот обрывок бумаги, на котором при тусклом свете маленькой электрической лампочки с трудом можно было прочитать написанное по-белорусски.
Прислушался — за дверью топот, танцуют... Играют на, рояле и на скрипке.
Тихонько толкнул рукою дверь — открыто... Колебался: входить ли? Сбоку увидел беленькую кнопку электрического звонка. Поднял руку, чтобы позвонить, и только тогда заметил, что провод от кнопки давным-давно съехал далеко в сторону, оборван, покрыт пылью и болтается с загнутым концом.
«Ну и порядочки у вас, братья мои белорусы!» — неодобрительно подумал Лявон и приоткрыл двери, чтобы посмотреть, кто же там есть.
В бедной комнатушке, с правой стороны, стояла раскоряченная вешалка, на которой висело несколько пальто. Сверху, на пыльной доске, лежали шапки и шляпы. В углу, с левой стороны, сидел за голым столом мальчишка и держал в руках билетную книжечку.
— С вас пятнадцать копеек,— сказал он Лявону.
— За что?
— Вы что, не знаете? За вход...— ответил мальчишка, опасаясь, как бы этот новый человек не зажулил пятнадцать копеек и не прошел в зал так.
Лявон заплатил и, раздеваясь, поинтересовался:
— Есть ли здесь сегодня кто-нибудь из белорусских писателей?
Мальчик подумал,— очевидно, не совсем хорошо понял,— и сам спросил:
— А кто они? Какие вам нужны?
— Купала есть?
— Не знаю... Меня посадил тут Булгак. Если он вам нужен, я его позову.
— Нет, не надо...
Лявон прошел в соседнюю комнату. Там стояло лишь несколько убогих кресел, а у входа в зал толпились молодые ребята. Они курили и смотрели в зал, а дым пускали, повернувшись в эту пустую комнату.
Лявон подошел к ним и услышал, что они говорят по-русски. «Вот тебе и встреча с белорусами»,— подумал он.
В небольшом зале парни и девчата танцевали вальс. За роялем сидела какая-то пани, рядом на скрипке пиликал молодой музыкант, видно, ученик из какой-нибудь школы или студент.
Танцевали бурно и весело. Всех водил за собой сухощавый белобрысый мужчина, еще довольно молодой, как и все здесь, но уже с лысинкой. Это был франт в кургузом пиджачке и при манишке. Мило улыбнувшись и притопнув ногой, он кричал: «Агош!» или «Адруа!» — и тащил своих послушных танцоров то направо, то налево.