— Гребаного бритоголового в четвертой камере? — уточнил второй.
В десяти камерах от моей.
— Да, этот чертов псих, — продолжил первый с тяжелым вздохом. — Господи, в первую же ночь нам пришлось его удерживать. Слышал об этом?
— Удерживать? — удивленно переспросил второй засранец. Я тут же посмотрела на него и увидела растерянное выражение лица. — Он был настолько агрессивен?
— О да, — засмеялся придурок. — Сорвался на наших парней, разбил нос Эндрю и сломал пару ребер Смиту. Потребовалось шесть человек, чтобы сдержать его.
— Черт возьми, чувак, — заржал второй. — Что его вывело?
— Я так понял, это из-за его девушки…
Брюстер прочистил горло, и оба кретина обернулись. Я почувствовала их пристальный взгляд на себе. Двери лифта открылись, они зашли, ожидая нас, но мой сопровождающий придержал меня и махнул им ехать без нас. Кивнув, они продолжили разговор шепотом, их голоса скоро стихли за закрытыми дверями кабины.
Брюстер снова нажал на кнопку вызова лифта, крепче сжав мою руку, и наступила тишина.
— Они говорили о моем Алексе, да? — спросила я, уже зная ответ.
— Да, — подтвердил он, но это было все, что он собирался дать мне.
Немного, но я наслаждалась каждой деталью, снова и снова проигрывая разговор в голове. К моменту прибытия следующего лифта меня трясло, и я была готова рухнуть. Возмездие наконец-то обрушилось на меня в виде правды. Я никогда больше его не увижу. Наш короткий роман, прерванный насильно, окончен. Никаких песчаных пляжей и обещаний счастливой жизни. Это фантазия. Тюрьма моя действительность.
И мне пора к этому привыкнуть.
Дзинькнув, двери лифта открылись. Брюстер провел меня в холл, где передал в руки Гаррета, который расписался за меня и забрал необходимые для перевода документы. На другом конце города меня ждал тюремный самолет, вылет которого был назначен на двадцать минут двенадцатого. Дорога в один конец без остановок займет ровно три часа сорок пять минут. На земле Аризоны я окажусь чуть позже часа дня.
Обезумевшие СМИ снаружи оказались неожиданностью. Толпа репортеров со вспышками и камерами разбила лагерь перед федеральным зданием. Они обступили внедорожник, как только агент выехал на дорогу.
С протянутыми микрофонами они выкрикивали вопросы в мой адрес.
— Почему вы это сделали?
— Вы виновны?
— Хотите, чтобы вас называли Бонни?
— Как долго вы планировали вымогать деньги у отца вашего парня?
— Каково это — быть самым разыскиваемым подростком в мире?
Их лица прижимались к затемненным стеклам в желании увидеть меня. Я пялилась в ответ, забывая всех в следующую секунду.
Гаррет, матерясь и гудя клаксоном, пробирался через живую массу тел, пока не освободился от сумасшествия. Крики стихли вдали, и наступила тишина… жуткое безмолвие.
Ни разговора. Ни радио. Ни звука. Ничего.
Перейдем сразу к аэропорту, ведь теперь моя жизнь — будто размытое пятно. Меня погрузили в небольшой самолет и усадили рядом с Гарретом. Закованные в наручники руки лежали на коленях, он пристегнул меня и заказал выпить.
Виски со льдом.
— Тяжелая работа, — пошутил он.
Стюардесса, осведомленная о моих преступлениях, улыбалась агенту, но держалась на расстоянии от меня. Неделю назад я бы посмеялась: тетка килограмм на двадцать тяжелее меня боится девчонки.
Я была безоружна и прикована к месту. Блядь, безобидна.
Что за идиотка.
Прикрыв глаза, я откинула голову и отключилась от всего до конца полета.
Не имело значения.
Ничего не имело значения.
В Феникс мы прилетели вовремя. Солнце висело высоко в небе, была середина дня. Стояла типичная аризонская погода: было чертовски жарко, капли пота скатывались со лба и шеи. Гаррет постоянно ныл и спрашивал, как я терплю эту жару.
Я молчала, как и обычно, а он не давил.
Меня быстро провели через аэропорт и усадили в очередной государственный внедорожник, на котором повезли в суд Марикопа в центре Феникса для вынесения обвинения.
Окна не были затонированы, что вызвало еще больше нытья от моего сопровождающего.
В июне было тридцать пять градусов по Цельсию, что на несколько градусов ниже нормы. Найди я в себе сил озаботиться, то закатила бы глаза и назвала его слабаком.
Уставившись в окно на Горбатую гору, я чувствовала себя чужой в знакомых местах.
Раньше этот город был моим домом, но теперь…
Должен стать тюрьмой.
Снова хаос и репортеры, ждавшие нас перед дверями суда и жаждавшие получить мое заявление. Хоть что-нибудь. Им хотелось получить информацию первыми. Я молчала и ничего им не показывала, кроме взгляда, в котором не было ни эмоций, ни сопереживания.
Гаррет, словно телохранитель на полставки, провел меня через столпотворение в безопасность здания. Там ждал другой офицер, которому он меня и сдал. В глазах агента читалась симпатия, когда он прощался. Ему было отлично известно о моих перспективах здесь, и они не сулили ничего хорошего.
Но какая ему разница? Больше я не его проблема. Теперь я ответственность и бремя офицера Джо Ардена.
Тот еще мужик.
Арден был молод и самоуверен. Говорил с раздражающим фырканьем, усмехался и отвешивал пошлые шуточки в мой адрес. Язвительных замечаний насчет моей жизни в тюрьме и возможных составов смертельной инъекции, которая может довольно быстро пойти (а может и не пойти) по венам, хватило, чтобы я его возненавидела. Но на первом месте в моем списке людей, которых я собиралась убить, он оказался из-за своих рук, которыми он касался меня в неподобающих местах, и обещаний приходить ко мне в камеру.
Интересно, что во мне так привлекало этих хищников?
Около пяти вечера я стояла перед судьей, который напомнил обо всех моих обвинениях и праве на адвоката или общественного защитника. И вот мое заявление:
— Невиновна, — произнесла я, хотя мы все знали правду.
Судья установил сумму залога в пятьсот тысяч долларов, после чего меня должны были перевезти в тюрьму Дюранго до предварительного слушания, назначенного через неделю в четверг.
— Ты и дня не продержишься с зэками, Перез. Они съедят тебя заживо, — фыркнул Арден, таща меня в комнату ожидания, куда кинул к остальным двадцати женщинам.
Небольшое, компактное помещение, где все были сдавлены, как в банке сардин. Эффективная цена для штата. Все мы направлялись в одно место, но автобус пока не приехал.
Я сидела с опущенной головой и теребила кутикулу, которая болела и кровоточила. Навязчивая привычка, позволявшая сосредоточиться только на боли.
— Ты знаменита, — заметила женщина, пихнув меня локтем.
Подняв взгляд, я заметила двадцать пар глаз на себе. Все глянули на телевизор, висевший в углу. Шли новости по третьему каналу, и они показывали мое лицо в рубрике про преступность. Старая песня, но только я собралась отвернуться, как на экране появилось прекрасное лицо Алекса с его пронизывающим взглядом ярко-голубых глаз.
Реакция окружающих была мгновенной.
Ахи, охи и девичьи вздохи наполнили комнату, все восхищались тем, кто принадлежал мне, пока мое сердце сжималось в агонии. Тоска по нему уничтожила меня изнутри, пробив стену безразличия, которую я возводила целый день.
Еба-а-а-ать!
Когда это чувство потери исчезнет или хотя бы уменьшится?
Через неделю?
Месяц?
Год?!
Сжав зубы, я попыталась засунуть свою печаль в самый темный уголок души, где ей и место, но дрянь упиралась. Боль не изгнать, как демона, и даже просто не отодвинуть, это я знала, но, возможно, ее можно заменить… или превратить во что-то более осязаемое.
Гнев и насилие казались убедительным решением.
Встав со скамьи, я повернулась к женщине справа от меня. Она пиздоболила что-то об Алексе, да они все чесали языками, но эта была громче и неприятней всех. Не думая о последствиях, я просто напала, бросилась на нее и повалила на пол, придавила коленями к груди и начала бить по лицу. Снова, и снова, и снова.
Толпа взорвалась, обезумев, подбадривая меня и подстрекая. Удары, увлекая все сильнее, отвлекали от мыслей о нем… о его губах, которыми он целовал меня так нежно и страстно.
— Я бы выкинул свободу ко всем чертям за эти губы.
Он снова проникал в разум, что лишь сильнее злило меня. Крича на женщину, я зажмурилась, нанося удары все сильнее. Кулаки щипало, но это лишь раззадоривало меня. Если придется убить ее ради секунды блаженства без мыслей о нем или о том, что мне больше не почувствовать его прикосновений до конца своей жалкой жизни, то так тому и быть.
Ярость ослепляла, от нее было не уйти.
Вбежал Арден с еще несколькими офицерами, припозднившимися на секунду, чтобы оторвать меня от нее. Пинаясь, я боролась с ними, матерясь на нее, лежавшую на боку и едва дышавшую. Месиво крови и булькающих стонов. С огромным удовлетворением я окинула взглядом разбитое в мясо лицо. Ну добавят в мой лист обвинений еще один пункт, и что?