Нотариус Гудаевский изображал дикого американца: в волосах петушьи перья, маска медно-красная с зелеными нелепыми разводами, кожаная куртка, клетчатый плед через плечо и кожаные высокие сапоги с зелеными кисточками. Он махал руками, прыгал и ходил гимнастическим шагом, вынося далеко вперед сильно согнутое голое колено. Жена его нарядилась колосом. На ней было пестрое платье из зеленых и желтых лоскутьев; во все стороны торчали натыканные повсюду колосья. Они всех задевали и кололи. Ее дергали и ощипывали. Она злобно ругалась:
– Царапаться буду! – визжала она.
Кругом хохотали. Кто-то спрашивал:
– Откуда она столько колосьев набрала?
– С лета запасла, – отвечали ему, – каждый день в поле воровать ходила.
Несколько безусых чиновников, влюбленных в Гудаевскую и потому извещенных ею заранее о том, что у ней будет надето, сопровождали ее. Они собирали для нее билетики, – чуть не насильно, с грубостями. У иных, не особенно смелых, просто отымали.
Были и другие ряженые дамы, усердно собиравшие билетики через своих кавалеров. Иные смотрели жадно на неотданные билетики и выпрашивали. Им отвечали дерзостями.
Унылая дама, наряженная ночью, – синий костюм со стеклянною звездочкою и бумажною луною на лбу, – робко сказала Мурину:
– Дайте мне ваш билетик.
Мурин грубо ответил:
– Что за ты. Билетик тебе! Рылом не вышла!
Ночь проворчала что-то сердитое и отошла. Ей бы хотелось хоть дома показать два-три билетика, что вот, мол, и ей давали. Тщетны бывают скромные мечты.
Учительница Скобочкина нарядилась медведицею, то есть попросту накинула на плечи медвежью шкуру, а голову медведя положила на свою, как шлем, сверх обыкновенной полумаски. Это было в общем безобразно, но все ж таки шло к ее дюжему сложению и зычному голосу. Медведица ходила тяжкими шагами и рявкала на весь зал, так что огни в люстрах дрожали. Многим нравилась медведица. Ей дали не мало билетов. Но она не сумела их сохранить сама, а догадливого спутника, как у других, ей не нашлось; больше половины билетов у нее раскрали, когда ее подпоили купчики, – они сочувствовали проявленной ею способности изображать медвежьи ухватки. В толпе кричали:
– Поглядите-ка, медведица водку дует!
Скобочкина не решалась отказаться от водки. Ей казалось, что медведица должна пить водку, если ей подносят.
Выделялся ростам и дородством некто одетый древним германцем. Многим нравилось, что он такой дюжий и что руки видны, могучие руки, с превосходно-развитыми мускулами. За ним ходили преимущественно дамы, и вокруг него слышался ласковый и хвалебный шопот. В древнем германце узнавали актера Бенгальского. Бенгальский в нашем городе был любим. За то многие давали ему билеты.
Многие рассуждали так:
– Уж если приз не мне достанется, то пусть лучше актеру (или актрисе). А то, если из наших, хвастовством замучат.
Имел успех и наряд у Грушиной, – успех скандала. Мужчины за нею ходили густою толпою, хохотали, делали нескромные замечания. Дамы отворачивались, возмущались. Наконец исправник подошел к Грушиной и, сладко облизываясь, произнес:
– Сударыня, прикрыться надо.
– А что же такое? У меня ничего неприличного не видно, – бойко ответила Грушина.
– Сударыня, дамы обижаются, – сказал Миньчуков.
– Наплевать мне на ваших дам! – закричала Грушина.
– Нет уж, сударыня, – просил Миньчуков, – вы хоть носовым платочком грудку да спинку потрудитесь покрыть.
– А коли я платок засморкала? – с наглым смехом возразила Грушина.
Но Миньчуков настаивал:
– Уж как вам угодно, сударыня, а только, если не прикроетесь, удалить придется.
Ругаясь и плюясь, Грушина отправилась и уборную и там, при помощи горничной, расправила складки своего платья на грудь и спину. Возвратясь в зал, хотя и в более скромном виде, она все же усердно искала себе поклонников. Она грубо заигрывала со всеми мужчинами. Потом, когда их внимание было отвлечено в другую сторону, она отправилась в буфетную воровать сласти. Скоро вернулась она в зал, показала Володину пару персиков, нагло ухмыльнулась и сказала:
– Сама промыслила.
И тотчас же персики скрылись в складках ее костюма. Володин радостно осклабился.
– Ну! – сказал он, – пойду и я, коли так.
Скоро Грушина напилась и вела себя буйно, – кричала, махала руками, плевалась.
– Веселая дама Дианка! – говорили про нее.
Таков-то был маскарад, куда повлекли взбалмошные девицы легкомысленного гимназиста. Усевшись на двух извозчиках, три сестры с Сашею поехали уже довольно поздно, – опоздали из-за него. Их появление в зале было замечено. Гейша в особенности нравилась многим. Слух пронесся, что гейшею наряжена Каштанова, актриса, любимая мужскою частью здешнего общества. И потому Саше давали много билетиков. А Каштанова вовсе и не была в маскараде, – у нее накануне опасно заболел маленький сын.
Саша, опьяненный новым положением, кокетничал напропалую. Чем больше в маленькую гейшину руку всовывали билетиков, тем веселее и задорнее блистали из узких прорезов в маске глаза у кокетливой японки. Гейша приседала, поднимала тоненькие пальчики, хихикала задушенным голосом, помахивала веером, похлопывала им по плечу того или другого мужчину и потом закрывалась веером, и поминутно распускала свой розовый зонтик. Нехитрые приемы, впрочем, достаточные для обольщения всех, поклоняющихся актрисе Каштановой.
– Я билетик свой отдам прелестнейшей из дам, – сказал Тишков и подал с молодцеватым поклоном билетик гейше.
Уже он много выпил и был красен; его неподвижно улыбающееся лицо и неповоротливый стан делали его похожим на куклу. И все рифмовал.
Валерия смотрела на Сашины успехи и досадливо завидовала; уже теперь и ей хотелось, чтобы ее узнали, чтобы ее наряд и ее тонкая, стройная фигура понравились толпе и чтобы ей дали приз. И сейчас же с досадою вспомнила она, что это никак невозможно: все три сестры условились добиваться билетиков только для гейши, а себе, если и получат, то передать их все-таки своей японке.
В зале танцовали. Володин, быстро охмелев, пустился вприсядку. Полицейские остановили его. Он сказал весело-послушно:
– Ну, если нельзя, то я и не буду. Но по примеру его пустившиеся откалывать трепака два мещанина не пожелали покориться.
– По какому праву? за свой полтинник! – восклицали они и были выведены.
Володин провожал их, кривляясь, осклабясь, и приплясывал.
Девицы Рутиловы поспешили отыскать Передонова, чтобы поиздеваться над ним. Он сидел один, у окна, и смотрел на толпу блуждающими глазами. Все люди и предметы являлись ему бессмысленными, но равно враждебными. Людмила, цыганкою, подошла к нему и сказала измененным гортанным голосом:
– Барин мой милый, дай я тебе погадаю.
– Пошла к чорту! – крикнул Передонов.
Внезапное цыганкино появление испугало его.
– Барин хороший, золотой мой барин, дай мне руку. По лицу вижу: богатый будешь, большой начальник будешь, – канючила Людмила и взяла-таки руку Передонова.
– Ну, смотри, да только хорошо гадай, – проворчал Передонов.