— Ну так? — Она снова поворачивается ко мне. — Кто начнет, ты или я?
Я внезапно осознаю, что понятия не имею, с чего начать. Смотрю в чашку в поисках вдохновения, но ничего не приходит. Я решаю начать с самого очевидного.
— Так что, ты решила остаться в Борнмуте?
— Я уезжала на время по работе. Но да, вернулась.
— Понятно. И чем ты занимаешься?
— Это неинтересно. Вожусь с документами.
— Здорово.
— Ни капли. Зверски скучно.
— Ясно.
— Ну а ты?
— Учу… Я теперь учитель.
— В Эндерберри?
— Да.
— Ты молодец.
Возвращается официант и приносит ей кофе. Она благодарит. Я отпиваю из своей чашки. Все движения — осторожные и выверенные. Мы оба жутко напряжены.
— Как мама? — спрашиваю я.
— Она умерла пять лет назад. Рак груди.
— Мне жаль.
— Да не стоит. У нас не все было гладко. Я ушла из дома, когда мне исполнилось восемнадцать. И с тех пор мы не очень-то часто виделись.
Я смотрю на нее. Мне всегда казалось, что именно Никки ждет счастливый финал. Она сбежала от отца. Вернулась ее мама. Похоже, в реальной жизни счастливых финалов не бывает. Только запутанные и сложные.
Она выдыхает дым.
— Видишься с остальными?
Я киваю:
— Да. Хоппо теперь трубопроводчик. Гав управляет «Быком». — Пауза. — Ты… знаешь про несчастный случай?
— Да, знаю.
— Откуда?
— Рут часто писала мне. Так я и про твоего отца узнала.
Рут? Какой-то отдаленный звоночек. Ах да! Подруга отца Мартина с кудрявыми волосами. Та самая женщина, которая приглядывала за Никки после нападения.
— Она все время писала о том, как навещает отца, — продолжает она. — Так что я перестала читать ее письма. А затем сменила адрес и не сказала ей. — Она отпивает кофе. — Знаешь, он все еще жив.
— Да, знаю.
— Конечно, — кивает она. — Твоя мама. Добрая самаритянка. Забавно, не правда ли?
Я улыбаюсь:
— Ты так ни разу его и не навестила?
— Нет. Но непременно навещу на похоронах.
— И никогда не хотела вернуться в Эндерберри?
— Там случилось слишком много плохого. И когда случилось наихудшее, меня даже не было рядом.
Нет, не было. Но все же она является частью всех этих событий.
Она наклоняется и тушит сигарету:
— Итак, светская беседа закончена. Может, перейдем к делу? Почему ты спрашивал о Хлое?
— Откуда ты ее знаешь?
Она изучает меня взглядом какое-то время, а затем говорит:
— Сначала ты скажи.
— Она снимает у меня жилье.
Ее глаза распахиваются.
— Вот дерьмо.
И все сразу встало на свои места.
— Прости, но… просто это… — Она встряхивает головой. — Поверить не могу, что она пошла на такое.
— Какое? — Я в недоумении смотрю на нее.
Она достает еще одну сигарету, уже не спрашивая разрешения. Ее рукав открывает небольшое тату на запястье. Маленькие ангельские крылья. Она перехватывает мой взгляд.
— В память об отце. Как эпитафия.
— Но он все еще жив.
— Брось, это не жизнь.
А тату — не эпитафия. Тату — это нечто другое. И это нечто почему-то внушает дискомфорт.
— Так или иначе, — она закуривает и глубоко затягивается, — мы познакомились с ней год назад. Когда она меня нашла.
— Нашла тебя? Кто же она?
— Она моя сестра. Ты помнишь Ханну Томас?
Секундочку… А затем я вспоминаю. Ну конечно. Блондинка. Подруга Девушки с Карусели. Дочь полицейского. И разумеется…
— Да, я помню. Это та девушка, которую изнасиловал Шон Купер. Она забеременела.
— Вот только он ее не насиловал, — говорит Никки. — Это все вранье. Шон Купер не насиловал Ханну Томас. И не был отцом ее ребенка.
— А кто тогда? — Я ошеломленно смотрю на нее.
Она смотрит на меня, как на идиота.
— Да ладно, Эд. Пораскинь мозгами.
Я пытаюсь пораскинуть. И тут до меня доходит.
— Это твой отец? Твой отец ее изнасиловал?!
— Не делай вид, что удивлен. Все эти протестующие были его личным маленьким гаремом. Группиз. Они поклонялись ему, как рок-звезде. А папа… Что ж, давай просто скажем, что человек — раб своей плоти и все такое.
Я пытаюсь это переварить.
— Тогда почему Ханна солгала и сказала всем, что это был Шон Купер?
— Потому что мой отец велел ей это сделать. И потому что ее отец не смог бы прикончить пацана, который и так уже мертв.
— А ты как узнала об этом?
— Услышала, как они ругались однажды ночью. Они думали, что я сплю. Точно так же они думали, когда трахались.
Я вспомнил тот вечер, когда увидел Ханну Томас у нас в гостиной.