–Правильно, родной: сто восемьдесят девять, сто восемьдесят восемь.
Бежим или движемся гусиным шагом часов этак двенадцать. Часам к пяти вечера Богдан обычно голову свешивал к грудной клетке. Шея не держала. Надо сказать-нигде он не ощущал так отчетливо чувство свободы, как в этом тюремном колодце, пропитанном духом бунтарства и отрицания.
Были и профессиональные сидельцы, которые уходили в отказ и не желали подчиняться установленному порядку перевоспитания. Их было немного, и они сидели в одиночках, естественно не отапливаемых. Все маленькие тусклые тюремные оконца старательно заклеивались хлебным мякишем, чтобы не дуло.
Один такой сиделец умудрился за год службы отсидеть сто шестьдесят пять дней. Он был небольшого роста, кривоногий, с азиатскими узкими глазами. Не примечательный собой, однако, по-видимому обладал сильным духом отрицания, ибо никогда не бегал на тюремном дворе.
Была поздняя мурманская осень. Ночью было 5-10 градусов мороза. Спасала от серьезных простуд молодость. Ну а если кто заболевал, отправлялся прямым ходом в санчасть или госпиталь.
Полкочем
Полкочем был небольшого роста упитанный полковник-сапог, обладавший к тому же громогласным рыком, что производило неповторимый эффект на плацу.
А командиром роты был назначен старший лейтенант Успелов. Роста за метр восемьдесят, упитанный мужчина, с румянцем во всю щеку. Отличался увесистым задом, поэтому при ходьбе наклонялся вперед. Но при этом имел звание мастера спорта по боксу.
С ним было одно удовольствие ходить в патрулирование по Мурманску. Однажды в Мурманской комендатуре никак не мог успокоиться здоровенный пьяный детина в солдатской форме. Пригласили старшего лейтенанта. Тот аккуратно открыл дверь в клетку и нанес короткий незаметный удар в грудину бунтаря. Добрый молодец тихо хрюкнул, сложился пополам и мягко осел на нары. Больше ночью никто не шумел.
Домой
Грозились Бодю отправить золотым эшелоном, то есть под Новый год. Но отправили одним из первых, чтобы не портил статистику отчетности.
В Питере его ждала работа в военизированной охране и учеба в универе. Обыкновенный пассажирский вагон с пьяными дембелями, с катающимися по полу бутылками из-под дешевого портвейна. Сквозь дремоту доносится рассказ соратника Богдана по учебке Сергея Борисовича Панфилова, известного в музыкальных кругах Питера, как «большая сволочь».
–Пошли мы с другом в самоволку. Тем более все рядом. Мурманск –компактный город. Друг говорит познакомился с красивой девчонкой. Та приглашает в гости, обещала пригласить подругу. Поднимаемся на седьмой этаж , открывает молодая деваха в одном переднике.
–Проходите , мальчики, проходите.
Ну мы с собой коньяка принесли. Ставим на столик. Тут опять звонок.
–Ну, наверное, подружка.
Открывает. Заходят шесть или семь рыл, деваха аж посерела. Разливают наш коньяк, выпивают. Мы с другом молчим. Главный у них вынимает выкидняк.
–Неси говорит девице таз с водой. Та принесла. А теперь подмывайся.
–Та: Валик, не надо!
Поплескалась не знаю как. Берет рюмку, зачерпывает воду и к моему другу
–Пей ее – финку к горлу.
Тот не знаю как выпил. Тот опять зачерпывает и ко мне. И финку к горлу. Я давлю на мозжечек, что пить не буду,
–А тот : пей!
А сталь холодная, острая. Я отступаю, а сзади седьмой этаж. И тут я проснулся. В вагоне тишина, а потом хохот. Доехали до Питера весело.
Потом долгие морозные ночи в толстом овчинном тулупе. И два часа сна в пропитанной кислым запахом пота караулке. Как будто никуда не уходила солдатчина– «через день на ремень». А рядом в интуристовской «Октябрьской» гостинице шло разгуляево. Подкатывали на тачках в джинсу одетые фарцовщики, постарше и молодые девицы в колготах. На свежем воздухе, как оказалось, великолепно учится немецкий язык. Цецилия Анатольевна Шрайбер– гроза вечернего отделения. Из-за нее студенты переводились с вечернего кто куда. Например на заочное. Ее основным законом было –никогда не входить в причины незнания. Не смог рассказать наизусть правило грамматики –до свидания. Незачет.
–Я умру, а вы на всю жизнь меня запомните! Это точно!
Фигуристая, аппетитная студентка Анечка частенько утаскивала Богдана на лекции преподавателей других курсов. Поразил профессор Свидерский. Он впервые познакомил с красотой и логикой античной философии. Когда излагал «Апории Зенона», в аудитории стояла мертвая тишина. Небольшого роста с седеющими волосами, он был красив красотой человеческой мысли. Анечка была не первой женщиной Богдана, но самой яркой и эффектной. Когда ее округлые бедра ритмично изгибались под добрым молодцом Богдана, это и была нирвана. Анечка старалась быть «вопрекисткой» – туда, куда бежала толпа, например за дефицитом, она игнорировала. Никогда не стояла в очередях. Правда много лет спустя призналась Богдану, что была не права с вопрекизмом, и иногда в очередях стоять все-таки было надо. Бороться, так сказать, за свое место под солнцем. Она же познакомила Богдана с одной из самых феерических личностей тогдашнего Ленинграда – великим гуру Лайя йоги, основателем первого совдеповского ашрама Ивановым Анатолием. Выпускник Ленинградского университета имени Александра Александровича Жданова, верного соратника отца всех народов Иосифа Джугашвили, Иванов считался самым сильным преподавателем йоги в Ленинграде. Харизматическая фигура Иванова произвела на Богдана сильное впечатление. Густым, уверенным басом Иванов говорил то, что считал нужным в любой обстановке. Мягко называя падалью, бульон – трупной вытяжкой. Рекомендовал всем труды эмигранта Суворина. Среднего роста, худощавый, в синих хлопчатобумажных трениках, с вечно выпирающим членом, Иванов был незаурядным клоном Григория Распутина. Основную часть группы занимающихся, составляли женщины бальзаковского возраста и просто старушки, которые занятиями йогой спасались от одиночества. Дрессировал Иванов математически –строго и жестко. По секундомеру. Это приносило свои плоды. Богдан высох, правда однажды поймал себя на мысли, что постоянно думает о еде. Хотя постоянно грыз орехи и пил молочные продукты. Это было время, когда как грибы после дождя в СССР начали выползать доморощенные пророки, ученые и медики. Тот же Бутейко из Новосибирска, который несмотря на супераппаратуру, которую ему подарили советские космонавты, почему-то достаточно рано умер. Да и состояние Бутейко, когда его навестил Богдан в Новосибирске, было далеко не идеальным. Тот находился в полусонном состоянии, так как согласно его теории продвинутый сверх здоровый человек должен спать не более четырех часов в сутки, и что молочные продукты снижают количество углекислоты в крови. Как потом выяснится, лечение по Бутейко действительно помогало при лечении бронхиальной астмы. Помощь при других заболеваниях была достаточно сомнительной. Кстати, Иванов достаточно жестко раскритиковал этот тезис. Йоги тысячелетиями питались молочными продуктами и никакого вреда от этого не получали.