Не обладая изысканным вкусом, Брюль, естественно, обожал разного рода роскошь, драгоценности, пышные одежды — все это доводилось до степени просто невероятной. Его расходы, только учтённые, достигали миллиона экю в год, а его господин видел в этом не более, чем отражение собственного своего величия. Привыкнув к этим тратам, фаворит свои желания считал своими правами — а вместе с ним его родственники, любимцы, подчинённые, шпионы, его любовницы и любовницы их всех; не удивительно, что вскоре щедрот монарха стало недоставать, и в дело пошли финансы Саксонии, верховным распорядителем которых был Брюль. Правда, исключительная пышность придворных трапез, охот и спектаклей при Августе III, а также его потрясающие траты на бриллианты и на картины долгое время служили министру удобным оправданием пустоты королевской казны.
Но истина всё же открылась. Стало известно, что хотя средства на содержание армии не были урезаны в пользу короля, армия не получила жалованья, и отец Лигеритц, духовник короля, рискнул сообщить ему об этом. Брюль представил расписки за последние выплаты, ничего не сообщая о предыдущих, и постарался поскорее отделаться от духовника, а тот не в силах был тягаться с графом перед лицом монарха, которому лень было разбираться в чём-либо, отыскивать нового министра, отдавать приказания не одному кому-то, а нескольким лицам — к ним, к тому же, надо было заново привыкать...
Последовавшие затем два прусских вторжения, имевшие для Саксонии поистине печальные последствия, дали Брюлю возможность списать на них все растраты беспорядочного своего правления. Король перестал внимать любой жалобе на фаворита, любому обвинению его в чём бы то ни было, и Брюль, уже через несколько лет после падения Сулковского, единолично влиял на позицию монарха как в польских, так и в саксонских делах. Многочисленные информаторы и шпионы, щедро им оплачиваемые, давали графу возможность быть в курсе не только всего, что касалось особы монарха, и даже того, чем был занят король в любое время дня, но и каких угодно замыслов, пусть направленных только лично против Брюля. В остальном же, поскольку он не мечтал о подлинной славе, и не знавал её, поскольку сохранять своё место и, благодаря преимуществам с ним связанным, удовлетворять свои прихоти было его единственной целью, и все его способности были направлены исключительно на это, Брюль не был ни особенно хорош, ни велик или жесток, но — развращён, посредственен, а порой ничтожен. Правление его господина несёт на себе оттенок его характера, что немало повредило характеру всей нации.
IV
Проведя примерно год рядом с дядей-подканцлером, я имел полную возможность убедиться, что многое, и в малом, и в большом, зиждется на незаслуженных репутациях. Политическое воспитание, которое, как предполагалось, я должен был получить в этом доме, почти ничего не стоило. Я в жизни так не бездельничал; дядя не давал мне никаких поручений и лишь изредка осведомлялся у своего первого секретаря, не просил ли я какого-либо дела. Я мог предаваться чему угодно — никто не заметил бы этого; дядя же полагал, что воспитывает меня, сообщая мне, время от времени, прописные истины. Единственным реально полезным, что я извлёк за время своего обучения, было умение разбираться в связях и взаимозависимостях, способствовавших дядиной популярности, особенно в Литве. И я подумал, признаться, что когда родители, заботясь о воспитании своих детей, отправляют их куда-нибудь далеко, пусть к людям, о которых они самого высокого мнения, они должны непременно давать детям задание — что читать, над чем работать, делать выписки, анализы, заметки и пр. — и проверять потом, как задание выполнено, чтобы предохранить детей хотя бы от праздности и приучить их трудиться, если, конечно, родителям не известно достоверно, что всё это делает тот, кому они доверили своих детей.
Но вот однажды меня послали на учреждение очередного трибунала в Петркове — и совершенно новое действо развернулось предо мной.