С самой подлинной дружбой и т.д.
Петербург, 19/30 ноября. Екатерина».
II
Эти письма помещены здесь потому, что ответ императрицы, в котором ни слова не говорится о просьбе короля быть благосклонной к его нации, даёт возможность понять причину, позволившую, по всей вероятности, Салдерну так резко воспротивиться плану короля — опубликовать обращение к конфедератам из Бара с предложением возвратиться под знамёна короля и с обещанием простить решительно все направленные против короля распоряжения, как только что отданные, так и осуществлённые уже на практике.
Салдерн заявил, что подобного рода всепрощением король оскорбит императрицу, желающую самым наглядным и решительным образом отомстить конфедератам за покушение на короля, а они ускользнут от мести, если смогут по-прежнему располагать совершенно свободно и гарантированно и своими имениями, и должностями...
Столь категорическую оппозицию со стороны посла, доставившую королю немало дополнительных огорчений, можно отчасти объяснить, вероятно, и качествами характера самого Салдерна. Не исключено, что он был выведен из равновесия отказом Чарторыйских (даже после попытки убить короля) выступить публично против барской конфедерации.
Не исключено, однако, и то, что, зная уже о договорённости трёх держав расчленить Польшу, Салдерн полагал, что воссоединение конфедератов с королём могло породить дополнительные препятствия, весьма нежелательные для участников раздела при осуществлении их планов.
Дискуссия об амнистии послужила причиной целой дюжины визитов Салдерна королю. В ходе переговоров он так терзал каждый раз короля, по несколько часов подряд, что врачи и хирурги считали своей обязанностью несколько раз прерывать эти малоприятные встречи, захватывавшие время перевязок; да и возбуждённое состояние, в какое они приводили короля, отодвигало его выздоровление.
Когда с Салдерном завели разговор о необходимости созвать сенатский комитет, он заявил, что прикажет окружить замок русскими войсками, дабы помешать сенаторам войти туда.
Внимание посла обратили на то, что в соответствии с решением последнего сенатского комитета, собиравшегося ещё в эру Волконского, венский двор был предупреждён о направлении в Вену польской миссии, что Мария-Терезия тогда же проявила готовность эту миссию принять, и теперь ждёт её уже больше года, так что не послать миссию совсем означало бы оскорбить Марию-Терезию... Для того же, чтобы отправить миссию, необходимо выделить из казны необходимые средства, а по закону это может совершить только сенатский комитет. Так что его необходимо созвать хотя бы только по этой причине, ну, и чтобы, попутно, комитет выделил содержание Квиледкому, старосте Фрауштадта, утверждённого на последнем комитете для поездки в Берлин...
Но, по словам Салдерна, как раз решения последнего сенатского комитета и послужили причиной того, что в полученные им, как послом, инструкции был включён пункт, обязывавший его препятствовать любым совещаниям такого рода...
Тем не менее, приведённые выше доводы побудили Салдерна разрешить всё же, чтобы небольшая часть сенаторов и министров, — те, кто находился тогда в Варшаве, — собрались 23 декабря в комнате больного короля. При этом, посол лично убедился в том, что на этом собрании не было принято никакого другого решения, кроме выделения из казны денег для миссий в Берлин и в Вену, и что инструкция будущему представителю Польши в Вене была составлена из самых малозначительных пожеланий.
III
Словом забот у короля было предостаточно — и не только такого рода. Его доходы, систематически разворовываемые барскими конфедератами, так сильно сократились, что Карас, интендант королевского двора с момента избрания Станислава-Августа, был вынужден однажды явиться к королю с докладом о том, что у них не осталось наличных денег, а поставщики королевского стола, его конюшен, поставщики дров и т. д. — находятся на грани разорения и не имеют возможности поставлять впредь что-либо в долг...
И вот, пока король и Карас совещались, не зная, где изыскать ресурсы, совершенно неожиданно поступило сразу два предложения.
Один старый полковник пешей гвардии по имени Сотер, которого король уже много лет не видел по причине болезни старого вояки, принёс королю, со слезами на глазах, свои сбережения — тысячу дукатов.