Заложниками созданных ими систем и имиджей были и все другие диктаторы девятнадцатого и двадцатого веков, хоть они и мнили себя вождями.
Но рабством личности дело не ограничилось.
Брожение масс, возникшее в Европе после французской революции, стало, чем дальше, тем активнее, тормозить процесс вызревания личности. Массовой поступи не нужны богато одарённые, азартные одиночки — разве что для создания оружия или для идеологического одурманивания населения, а в остальном они, скорее, опасны. Массам вполне достаточно одного лидера — добровольные «прокладыватели пути» могут ведь и с толку сбить...
Вспомним, что крупнейшие представители поколения, вышедшего на сцену после 1800 года — и Пушкин, и Гоголь, и Грибоедов, и Чаадаев, и декабристы — порождены восемнадцатым веком. Можно допустить, конечно, что французская революция, крови которой они не видели, не нюхали, и знали о ней лишь понаслышке, от эмигрантов (преувеличивавших, как полагали многие в России), подталкивала русскую молодёжь на те или иные свершения. Но духовные основы деятельности этой молодёжи были, безо всякого сомнения, сформированы дома — во второй половине предыдущего столетия. Слова о том, что Державин передал Пушкину свою лиру — далеко не домысел, равно, как и «Клеветникам России» — не случайные для Пушкина стихи (у гениев, как известно, случайностей не бывает). И как бы ни пытались доморощенные догматики ограничить наше представление о Екатерине II, именно эта «любвеобильная дама» и окружавшие её «екатерининские орлы» дали российской государственности заряд, которого хватило до первой мировой войны; именно они, а не чья-то чужая революция и не огромная армия, дошедшая до Парижа, заложили и духовный генофонд, всходы которого целое столетие обеспечивали созидание российской нации.
Слов нет, и николаевская эпоха вскормила России — так сказать, «от противного», — нескольких гигантов, полностью независимых в своих суждениях и поступках от «поступи масс». Скажем, Александра Николаевича Романова, сиречь императора Александра II, решившегося на величайшие в новой русской истории реформы, невзирая ни на ожесточённые нападки на него справа, ни на травлю слева. Или Фёдора Достоевского и Льва Толстого. Или Александра Герцена (хотя тут не обойтись без оговорок). Или Петра Кропоткина. Или Сергея Витте... Можно, разумеется, назвать и ещё несколько имён, но всё равно — для России это будут лишь единицы. Да и из них практически достичь чего-либо, осуществляя свою личность, было дано, в сущности, только нескольким художникам.
В восемнадцатом же веке расцвет личности был правилом, ибо в личностях нуждалось тогда и общество в целом, и любой бедняк, которому тот, кто самоутверждался, помогал, так или иначе, добывать хлеб насущный, и любой монарх, обречённый каждоденно искать надёжную опору. Чего достиг бы Пётр, не окружи царь себя личностями, которых он отбирал, презрев предрассудки эпохи, не обращая внимания ни на происхождение своих новоявленных помощников, ни на их национальность и прочие «данные». У него служили немцы? Да, но и он, в свою очередь, неоднократно наводил в Германии порядок... Петру важен был Человек, любой Человек, на которого он мог положиться, который был способен, не отвлекая царя от главного, действовать самостоятельно на том или ином участке — более высокого и полного демократизма, я уверен, не существует. А посылка зелёных юнцов в Европу учиться осталась, быть может, самой мудрой акцией царя-плотника, ибо она была устремлена в будущее.
Намного опередив своих сверстников, мысливших по меркам предыдущего столетия, Пётр был человеком восемнадцатого века.
В девятнадцатом ему не дали бы завершить столь гигантские преобразования; чем кончились не меньшие, пожалуй, по масштабам замыслы его пра-пра-правнука — хорошо известно...
Вот почему для нас, замороченных политиканством и цивилизацией, так существенно воспринимать людей восемнадцатого века живыми. А весточки «оттуда», из сердцевины этого бурного века так редки, тем более, весточки, впервые публикуемые по-русски. И с этой точки зрения мемуары Станислава Понятовского с полным правом могут быть названы подарком судьбы: откройте первую страницу, и вы сразу же окажетесь подключённым к той далёкой эпохе, причём, подключённым чисто, без «романного обмана».
Двести лет мемуары эти терпеливо ждали своего часа, а ведь их ценность многократно возрастает от того, что это не частные заметки случайного автора — путешественника, ведущего дневник, или авантюриста, или придворной дамы, или монаха, или чьего-либо секретаря... Перед вами записки человека, к которому на протяжении нескольких десятилетий сходились сотни разнообразнейших нитей — и политических, и административных, и военных, и дружеских, и родственных, семейных, и сугубо личных, даже интимных — из многих европейских стран, из России, в том числе, что для нас, разумеется, не просто интересно, а можно сказать — драгоценно.