— Мне трудно поверить, чтобы то, что я слышал от матери, не соответствовало действительности, но я могу предположить, что вы по-разному толкуете одни и те же события.
Дядя обнял меня и стал вслух восхищаться моим образом мыслей.
Те несколько дней, что я провёл ещё у него, он продолжал заверять меня в своём полном одобрении, был нежен со мной и я вернулся в Варшаву, находясь до такой степени под обаянием его речей, что мать сочла необходимым рассказать мне подробно о жизни князя Чарторыйского, своего брата.
Будучи наделён от рождения темпераментом крайне холерическим, чтобы не сказать буйным, неоднократно проявлявшимся в детские годы, дядя в возрасте двенадцати лет сделал над собой невероятное усилие и, казалось, полностью изменился; во всяком случае, все, кто сталкивался с ним впоследствии, считали его человеком исключительно выдержанным. В шестнадцать лет его отправили путешествовать вместе со старшим братом в сопровождении гувернёра; до этого времени он щадил самолюбие старшего, уступая ему во всём, что не мешало тому ревновать младшего брата к тем преимуществам, которые, как ему представлялось, доставались на его долю. Теперь же братья вскоре вынуждены были расстаться, причём младший остался на Мальте, принял мальтийский крест и немало повеселился на галерах.
Несколько лет спустя ему помогли вступить в австрийскую армию и он проделал в её рядах несколько кампаний, в частности участвовал в 1718 году в знаменитой битве под Белградом, выигранной принцем Евгением Савойским. Дядя близко сошёлся с известным всей Европе Гвидо Штарембергом, с генералами де Мерси и де Бонневалем, его выделяли и ценили в Вене все, кто хоть чего-нибудь да стоил, и мужчины, и дамы — за исключением как раз принца Евгения: ему показалось, что дядя примкнул к его недоброжелателям, а принц, как многие другие прославленные военачальники разных столетий, в мирное время был не прочь придирчиво вмешиваться во всё, что творилось в обществе.
Гвидо Штаремберг, соперник славы принца Евгения на службе последним представителям австрийского императорского дома, а также многие другие, оспаривали кое-какие заслуги принца на поле брани — может быть, ему действительно попросту везло. К тому же, графиню Батиани, женщину на возрасте, малопривлекательную, не обладавшую особым умом и корыстолюбивую, трудно было признать созданной для того, чтобы герой столетия приезжал каждую зиму складывать лавры к её ногам.
Человека умного всегда влечёт бунтовать против вульгарных проявлений мало на чём основанной популярности — только это и лежало в основе отношения князя Чарторыйского к принцу Евгению, но и этого оказалось достаточно, чтобы помешать карьере, которую дядя рассчитывал сделать в этой стране; после многолетней службы, ему не удалось подняться выше подполковника. Принц Евгений не прощал тем, кто не пресмыкался перед ним.
Князь Чарторыйский, скорее всего, остался бы всё же в Австрии, если бы в один из его наездов в Польщу, — он приезжал, время от времени, повидать семью, — моя мать, которую он любил, как считалось, много больше, чем остальных родственников, не предприняла серьёзных усилий, стараясь уговорить дядю обернуться к своей родине, нравы и правительство которой сделались для него столь чуждыми и одиозными, что дядя уже не предполагал занять дома значительное положение.
Мой отец, пользовавшийся расположением Августа II, предложил дяде всяческую поддержку, но и этого, я полагаю, было бы недостаточно, чтобы расположить его в пользу Польши, если бы у дяди не появилась надежда жениться на вдове Денгофа, воеводы Полоцка, единственной наследнице дома Сенявских и их колоссальных богатств, даме очаровательной, руки которой искала вся Польша.
Соперником дяди был один из Потоцких, в то время — староста Вельска, ныне воевода Киевский, — это стало одной из причин их длительной взаимное неприязни. Покойный Браницкий, мой зять, у которого с дядей были какие-то нелады в Вене, тоже некоторое время вздыхал по прекрасной вдове. Некто Тарло, староста Щецина, скончавшийся впоследствии кастеляном Люблина, искал ссоры с дядей; состоялась дуэль, в ходе которой, дав противнику сделать свои два выстрела, дядя ограничился вопросом — чем ещё он может ему служить?..
Кажется, эта дуэль и произвела на вдову решающее впечатление, и всё же прошло почти три года ухаживаний, часто казавшихся безнадёжными, прежде чем дяде удалось, не без содействия моих родителей, остановить на себе выбор дамы его сердца.