Выясняя причины холодности княжны к будущему мужу, которого он ей предлагал, воевода Руси отозвался обо мне, как о человеке, с которым княжна не может быть счастлива; в этом же смысле он высказался, беседуя с бабушкой, убедил её, и та, в свою очередь, потолковала с моей матерью... В соответствии с общей точкой зрения, родители приняли решение отправить меня путешествовать.
Они вообще исходили из того, что в молодости полезнее совершать множество кратковременных поездок, возвращаясь время от времени подышать родным воздухом, чем уезжать надолго. Мне оставалось ещё посетить Англию и Францию, не считая Италии; кроме того, я только выиграл бы, посетив вторично места, где я уже побывал. Уезжал я с горьким сожалением, но вынужден был повиноваться.
Сперва меня послали вступить в должность старосты Пшемысленского судебного округа, только что купленную для меня отцом у князя Жерома Радзивилла, брата того Радзивилла, чей дворец я посетил в Гродно.
Оттуда, в конце марта 1753 года, я проехал часть Карпатских гор, называемую Бескидами, и попал на дорогу, прозванную впоследствии дорогой курьеров — во время войны 1756 года только по ней одной осуществлялась связь между Веной и Петербургом.
Родной язык обитателей этой части Венгрии представляет собой разновидность славянского языка, очень близкого польскому, но все местные жители, включая женщин, постоянно используют в своём обиходе также исковерканную латынь; хозяйка почтовой станции, где я обедал, по-латыни приказала своему псу вспрыгнуть на колесо вертела — и собака повиновалась.
Через Пресбург я проехал в Вену, где нашёл сэра Вильямса, присланного туда своим двором с особым поручением, а также графа Флемминга, только что назначенного Августом III саксонским послом в Австрии. Их общество, их внимание и дружеское расположение помогли мне воспринять Вену совсем иначе, чем в первый раз. Мне посчастливилось также обнаружить в Вене, в качестве русского посла, того самого графа Кайзерлинга, что был так тепло принят у нас.
Граф общался преимущественно с учёными, напичканными латынью, был завзятым домоседом, почти не показывался при дворе, а с министрами беседовал исключительно в тех случаях, когда оказывалось необходимым его личное вмешательство. Такое поведение, доставившее ему в Вене славу чудака, погрязшего в книгах и запустившего дела, было на самом деле не более, чем маскировкой неусыпного внимания графа к тому, чтобы как можно успешнее организовать тайный шпионаж.
Кайзерлинга, Флемминга и Вильямса я видел в Вене, на этот раз, чаще всего. Вильямс перенёс там тяжёлую болезнь — мои усердные и непрестанные о нём заботы дали ему лишний повод к тому, чтобы дружески ко мне относиться.
Одно весьма значительное событие занимало тогда Вену, а также связанные с нею в той или иной степени другие столицы: граф Кауниц, отозванный с поста австрийского посла во Франции, только что занял место канцлера, иначе говоря, руководителя департамента иностранных дел. Характеристики нового канцлера — как водится, хорошие и дурные, прогнозы, связанные с его назначением, слышанные мною из тысяч уст, были весьма поучительны и немало меня развлекали.
Большинство австрийцев старого закала, воспитанные в ненависти ко всему французскому, оплакивали судьбу государства, отданного теперь, по их мнению, новым нравам и принципам, под начало министра, казавшегося венцам типичным французом — по своему языку, манерам, вкусам... С другой стороны, способность Марии-Терезии оценить господина Кауница по достоинству, и то, что она предложила ему такой пост — по собственному побуждению, вопреки голосам, его критиковавшим, — рассматривалась как важная черта характера государыни и всего её правления.
Императрица, действительно, постоянно поддерживала графа, в то время, как сам Кауниц, вроде бы, отнюдь не стремился ни позаботиться о том, чтобы завоевать расположение себе равных, ни упрочить благоволение своей государыни-святоши с помощью каких-либо лицемерных манёвров. Несколько раз пыталась она дать графу ощутить своё неодобрение тем, что он содержал актрис, а Кауниц неизменно отвечал:
— Я ответственен перед императрицей за своё поведение в качестве её министра, её подданного, но ни в каком ином. Если моя госпожа недовольна моими услугами, я с радостью сдам дела и уеду жить в моё графство Риттберг...
Много раз позволял себе он нарушать придворный этикет, и говорил офицерам, упрекавшим его в этом: