С того момента, как заканчиваются классы, дети оказываются предоставленными самим себе, словно ремесленники, выполнившие дневной урок. Они делают решительно всё, что пожелают, и взрослые далеки от стремления привить им нечто, повсюду в других странах называемое манерами. Ученик английского колледжа не здоровается ни с кем, не встаёт ни перед кем, не пытается угодить кому бы то ни было. В домах их родителей, подростков можно застать и в десять часов вечера, и в полночь — рассиживающими по диванам гостиных, за столами среди гостей; они преспокойно укладывают ноги на колени иностранцу и не снисходят до ответа, когда их о чём-либо спрашивают, а отец с матерью только замечают, покровительственно:
— Ну, настоящий неотёсанный школяр...
Многие англичане считают, что, формируя молодёжь по рецептам хорошего тона, принятым в других странах, можно лишить детей свободы волеизъявления, что привело бы к невосполнимой для их характеров потере оригинальности, действительно встречающейся в Англии, по видимости, во всяком случае, значительно чаще, чем в других странах.
Постараюсь разъяснить теперь, почему я говорю «по видимости».
Молодых англичан, которым исполнилось пятнадцать лет, переводят обычно из начальных школ в колледжи Кембриджа и Оксфорда, где принято изучать историю, право, математику, философию и даже теологию. Но, я надеюсь, англичане не станут опровергать меня, если я замечу, что, невзирая на хорошую подготовку профессоров, лишь десять студентов из ста успевают чему-либо в колледже научиться — так велика предоставляемая им свобода. Когда же наконец по достижении молодыми людьми восемнадцати лет, а то и ранее, родители решают, что им пора путешествовать, меня вовсе не удивляет, что среди представителей этой нации, слывущей более мыслящей, чем любая другая, бывает трудно, если не сказать невозможно, отыскать гувернёра, способного достойно сопровождать юношу в путешествии — если, конечно, такого гувернёра хотят найти.
И вот молодые англичане уезжают, имея за душой сносную латынь да кое-что из отечественных классиков, и ещё твёрдую уверенность в том, что всё английское — правительство, земля, нравы, вкусы, — лучшее в мире. Заранее относясь снисходительно к странам, которые они собираются посетить, юноши бывают поражены, выяснив, что повсюду, куда они прибывают, на них смотрят как на своего рода дикарей, не умеющих ни прилично поздороваться, ни войти или выйти из комнаты, не знающих толком никакого другого языка, кроме английского — ведь они презирают эти проклятые французские упражнения, — и что они превращаются, таким образом, в обузу для тех, к кому они приезжают и, соответственно, для самих себя тоже.
Обладая, как большинство англичан, умом и гордостью, молодые люди болезненнее, чем кто-либо ощущают подобное унижение, воздействие которого бывает и хорошим, и дурным. Со скуки почти все они становятся игроками и пускаются в самый бесшабашный разврат, устав же от такой жизни, ищут спасения в чтении — и вот тогда, худо-бедно выучивают какой-нибудь язык. Но и чтение их никак не регулируется общепринятой методикой, и они часто становятся учёными на свой лад, если можно так выразиться: будучи знакомы с достаточно сложной проблематикой, которой полнейшая свобода их мыслей и Поступков отдала предпочтение, они, в то же время, остаются в грубейшем невежестве касательно вещей общеизвестных...
Говоря об английском воспитании, не могу не вымолвить хотя бы несколько слов о большой группе людей, деятельность которых весьма существенна для этой страны — я имею в виду матросов. Кто-то словно решил испробовать на их судьбах, с каким минимальным количеством мыслей и познаний может существовать и функционировать человеческое существо — таково первое впечатление, производимое ими. Матросы обычно начинают свою службу с самого нежного детства, и успевают так мало узнать о Боге и о дьяволе, что анекдот, случившийся однажды с корабельным капелланом, можно вполне признать реальным фактом. Читая проповедь, капеллан не нашёл ничего лучше, призывая слушателей не пренебрегать своими обязанностями, как заверить их: они непременно попадут в ад, и это так же верно, как то, что в кулаке у него зажата муха (он только что её поймал); когда же, разжав кулак, капеллан мухи там не обнаружил, он разрешил матросам думать по этому поводу всё, что им угодно.