Итак, я отправился с Флеммингом в Вильну. Этот город, столица Литвы, сохранил ещё, невзирая на упадок торговли, нехватку полиции и частые пожары, следы облика прошлых лет, дававшие понять, что литовские князья и короли из дома Ягеллонов великолепно жили здесь когда-то. Часовня Святого Казимира — несомненно чудо архитектуры. Я нашёл здесь мост через Вилию, а моста через Вистулу ещё не было. Но особенно поразила моё воображение разница, существовавшая между ежегодным «возрождением» трибунала в Литве — и в землях Короны.
Там руководители партий, особенно же люди на возрасте, редко являлись лично в Петрков, а когда их подручным нужна была многочисленная поддержка, они вербовали её обычно среди обедневшей шляхты ближайших к Петркову воеводств. Случалось, как это имело место в 1749 году, что те, кто располагал регулярными войсками — использовал их. Но, в общем и целом, «возрождение» трибунала в Петркове было в те времена спектаклем куда менее величественным, чем в Вильне.
Здесь воевода был одновременно и старостой города, и церемония принятия присяги происходила в зале замка. Кроме того, воевода Вильны был почти всегда и главнокомандующим армией Литвы поскольку закона, запретившего совмещение этих должностей, ещё не существовало. Наконец, это был всегда кто-то из Радзивиллов, или один из Сапег, или представитель ещё какой-нибудь влиятельной литовской семьи — и «возрождение» привлекало всегда многочисленную свиту магната, состоявшую из дворянства и военных высокого ранга.
Таким образом, тот, кто предполагал выступить против всемогущих воевод, да ещё в городе и замке, где они были хозяевами и где их окружали соратники, должен был призвать на помощь как можно больше дворян, и отнюдь не одной только шляхты, но и людей уважаемых, которые осмелились бы — и сумели бы! — противостоять воеводе Вильны. Вот почему литовцы из всех воеводств привыкли, постепенно, каждый год приезжать в Вильну. В первые дни «возрождения» там можно было увидеть тысячи дворян самого разного положения, привлечённых или делами, или любопытствующих, или желающих развлечься, или, наконец, явившихся по зову магнатов и часто — на их счёт.
Соперничество между Сапегами и Радзивиллами, установившееся за два столетия, ревность этих последних к Чарторыйским и огромное преимущество всех трёх семей — в богатстве и кредите при дворе — перед всеми остальными дворянами Литвы, незаметно формировали национальное сознание литовцев в духе преданности, можно сказать, наследственной, одному из этих родов. Верность эта была столь прочной, что большинство попросту не представляло себе самостоятельного существования и рассматривало свою преданность тому или иному патрону, как добродетель.
Но поскольку воспитание Радзивиллов деградировало из поколения в поколение, в их окружении, в эпоху, о которой идёт речь, оказались люди, персонально известные в Литве как пьяницы и горлопаны. Они сделались так отвратительны публике, что эту вечно бахвалящуюся ватагу, окружавшую Радзивиллов, прозвали гайдамаками. Разного рода насилия, к которым они безнаказанно прибегали, пользуясь покровительством своих патронов, вынудили их соотечественников принимать подобные же меры для своей защиты — так Литва постепенно обрела воинствующий вид.
Стёганые шёлком кожаные корсеты, которые носят под платьем, стёганые же перчатки и шапки, двойной толщины, стали повседневной одеждой. Сабли с рукоятями, защищёнными железной решёткой (их называли «кошачьими головами») , пистолеты в сапогах и за поясом, и даже мушкеты, которые носили на перевязи, крест-накрест с сумками для пороха и патронов — таков был арсенал гигантских свит, сопровождавших магнатов во время их визитов в Вильну в течение восьми дней, начинавшихся, обычно, две недели спустя после Пасхи. Видя бесконечные вереницы лошадей и людей, вооружённых с головы до пят, иностранец ни за что не угадал бы, что это всего лишь обмен визитами, имеющими целью обсудить, как лучше учредить суд.
Не было ничего более обычного в эту неделю, как услышать ночью пистолетные выстрелы, но и среди всех этих проявлений воинственности люди обедали, ужинали, танцевали, навещали друг друга, нередко в домах, хозяева которых принадлежали к противной партии, так что деловые обсуждения случались и во время бала; существовал, правда, риск, что при выходе на улицу придётся сражаться...
Так что я попал в Вильне в совершенно новые для меня условия. Нам не удалось в тот раз ни помешать избранию молодого Радзивилла, ни хотя бы обеспечить нашей партии большинство в трибунале. Причиной послужило отсутствие согласия между Флеммингом и подканцлером Сапегой — граф ревновал Сапегу к их общему тестю, будучи уверен, что князь Чарторыйский отдаёт Сапеге предпочтение.